золотыми кистями корабелями, за ними весело подмигнувший хлопцам Григорий Жук и польский шляхтич, бывший могилевский каморник, приставший к наливайковцам, пан Мешковский.
Поднялись на помост. Северин поклонился казакам.
– Челом вам, казаки-побратимы! – сказал негромко, глухим, будто усталым голосом.
– Будь здоров, пан старший!
– Челом, челом тебе! Слава! – нестройно рассыпалось по кругу.
Северин выпрямился, обвел пристальным взглядом собравшихся. Лицо его, всегда спокойно-суровое, сейчас выражало сдерживаемое волнение и торжественность.
Гомон толпы стал затихать.
– Тихо! Тихо! Слухайте! – требовали сотники. Наливайко кивнул монаху, тот сделал шаг вперед, перекрестился и, развернув бумагу, начал читать:
– Жигмонту третьему, божьей милостью королю Польскому и великому князю Литовскому, Русскому, Прусскому, Жмойтскому, Мозовецкому, Инфляндскому и Шведскому, Кготскому, Вандальскому дедичному королю…
Над затихшим кругом непривычно торжественно прозвучал, разрываемый ветром, громкий титул Сигизмунда.
Задрав голову, Стахор с завистью смотрел на монаха. Видать, монах был очень учен, ишь, как бойко, без заминки выговаривает разные написанные имена. Будто молитву читает, а все слушают, боясь пропустить хоть одно слово. Стало быть, надо и Стахору слушать прилежно.
– «Мы, Ваша милость, – читал монах, – не потехи ради и не ради славы своей над твоими полками на обычный казакам днепровский путь вышли.
Соблаговоли, Ваше королевское величество, быть о нас такого мнения, какого достойны рыцарские люди, и рассуди по справедливости своих панов за невинно пролитую кровь наших братьев. Людей своих от чужой веры и насильства дотоле неслыханного мы оберегали, а паны напали на нас и погубить захотели. Нас в дороге, которая для всех свободна, не оставляли в покое. В Могилеве мещане сами добровольно признают, что ждали нас, а паны им бунтовническое приказание дали – нас не пускать. Когда мы в городе были, подошло войско литовского гетмана, и, по образцу язычников, хотели всех нас истребить.
Ударили в нас огнем и город со многих сторон подожгли.
Мы их отбросили, а большого огня потушить не смогли и, жалеючи город, выбрались за стены его, где паны нас всем войском окружили. Но бог не допустил потешаться над нами.
Такое вот дело и не иначе излагаем и даем рыцарскую клятву в правде сей.
А ты бы нам мир дал, Ваша милость! Дай нам хлеба поесть, что земля, испокон веку наша, родит, и мы никого бы не трогали. Паны Могилев-город пожгли, кому корысть от того? Мало ли городов других и земли у тебя, а все шляхте с нами тесно.
Отдай, Ваша милость, землю нам, что лежит между Бугом и Днестром-рекой. От сотворения мира ничья она, и никто от сотворения мира не жил на ней. Мы станем ту пустыню орать и злаки сеять. Замок и город свой пофундуем на шляху турецком и татарском. Караул справлять будем своим иждивением, без панов и державцев. Тебе же помочь дадим супроть неверных.
Обо всем этом не преминут доложить гонцы наши – Жук Григорий, казак, и пан каморник, шляхтич Мешковский, что, как и многие еще польские братья, за нашу правду стали и с нами по всему пути следуют до самой Речицы. Пан Мешковский доброй сведкой был того, что произошло, и узнал, что было причиной всего.
Дано в Речице лето нарождения божьего 1596-го января месяца, 12 дня».
Монах опустил бумагу.
Круг молчал, обдумывая услышанное.
Северин выждал минутку, потом, шагнув на край помоста, спросил стоящих перед ним:
– Добро?
– Добро! – ответили хриплые голоса.
Северин перешел на другой край, снова спросил:
– Добро?
– Добро! Сама правда высказана!
– Лучше не скажешь.
– Хай вин познае! Верно, гетман, тут сказано!
– Слава гетману! Слава!
Впервые на общем кругу громко и единодушно Наливайко был назван не «старшим», как сам о том когда-то условился, а гетманом!
Пусть знает король, что истинный гетман над казаками тот, кто бьется вместе с ними за правду, а не тот, кто согнувши спину, на коленях принимает гетманские клейноды[14] из рук коронного канцлера.
Над сотнями голов взлетели вверх шапки. Теперь уже кричали все. Выражая свое согласие, именуя гетманом Наливайко, одобряя письмо, хвалили старшин за правду, за смелое слово.
– Добро! Слава гетману!
– Здоровеньки будьте, батьки-атаманы!
