Георгий, или, как теперь он звался, Франциск, поступил на факультет свободных искусств. В средневековых университетах факультет этот считался наименее важным, и его студенты, именуемые «артистами»,[21] по своему положению были ниже медиков и особенно богословов.
Георгий начал изучать «семь свободных наук», которые также назывались «свободными искусствами». Среди них были: словесные – грамматика, риторика, логика и реальные – арифметика, астрономия, геометрия и музыка. Все эти науки преподавались по старинному образцу. Однако новые веяния уже давали себя чувствовать. Факультет свободных искусств стал центром гуманистических идей и приобрел громкую славу.
На другой день после посещения архиепископа Георгий впервые был допущен на лекцию. Было еще темно, когда он, задыхаясь от волнения, прибежал в университет. До начала занятий оставался добрый час, и ворота еще были заперты. Георгий шагал взад и вперед возле здания, ежась от утреннего холодка, когда услыхал насмешливый голос.
– Приветствую ученейшего мужа, – сказал Николай Кривуш. – В стремлении к науке ты опередил даже нашего цербера, – прибавил он, показав на подошедшего к воротам заспанного старика, вооруженного ржавой алебардой.
Ворота распахнулись. Георгий был смущен. После происшествия с червонцем он не знал, как относиться к новому своему знакомому. Но, увидев на лице Кривуша добродушную улыбку, он тоже улыбнулся и ответил шутливо:
– Однако я вижу, пан не меньше меня стремится к науке и также поднялся спозаранку.
– Заблуждение, юноша, заблуждение, – грустно сказал Кривуш. – Я просто еще не ложился. Мужу науки не подобает спать по ночам, ибо, как известно, сова Минервы[22] летает только ночью.
По всклокоченной гриве и запаху винного перегара нетрудно было понять, в каких трудах провел эту ночь Николай Кривуш.
– Итак, – продолжал Кривуш, – ты снова явился штурмовать неприступную твердыню?
– Нет! – ответил радостно Георгий. – Сегодня я пришел не хлопотать, а уже учиться…
– Прекрасно! – воскликнул Кривуш. – Надеюсь, мы достойно отметим это прискорбное событие. Вот дверь, ведущая в ад, представляющийся тебе раем. Следуй же за мной, я буду твоим Вергилием.
Пройдя по темному извилистому коридору, они вошли в круглый зал, у стены которого возвышалась кафедра с четырьмя зажженными свечами. Аудитория еще была пуста.
– Если не ошибаюсь, дорогой коллега, – продолжал Кривуш прерванный разговор, – тебя удивляет, что я называю прискорбным событие, которое кажется тебе самым счастливым в твоей жизни… А между тем это так. Чему радоваться? Тому, что ты променял солнечные просторы на затхлый сумрак? Три года цветущей юности ты приносишь в жертву. Во имя чего?
– Ради чего? – удивился Георгий. – Ради науки.
– Науки?.. Неужели ты думаешь, что мудрость обитает под этими зловещими сводами? Неужели надеешься познать науку, читая тарабарщину, сочиненную преподобными ослами?.. Нет, не здесь жилище науки. Ищи его среди трав и деревьев! Следи за полетом птиц и движением ветра, за рождением и смертью живых существ! Изучай движение звезд! Прислушайся к людской речи и песне!.. И ты узнаешь то, чего никогда не найдешь у Фомы Аквината.
Георгий слушал эту речь, столь неожиданную в устах человека, который казался ему беспутным и пустым гулякой. Слова Николая заинтересовали его. Но воспитанный в беспредельном почтении к книжной премудрости, он не мог согласиться со своим собеседником.
– Многие люди, – возразил Георгий, – живут среди природы. Но, не обладая знаниями, почерпнутыми из книг, не могут понять ее. Я проехал по многим дорогам и видел, как бедна и печальна жизнь селян. Нет, не стану я хулить науку. В ней одной вижу средство к счастью людей.
В то время, как происходила эта беседа, аудитория постепенно наполнялась. Схолары, зевая и потягиваясь, занимали места, раскрывали записи, чинили гусиные перья. Георгий не заметил, как на кафедру поднялся человек. Студенты встали и хором произнесли приветствие.
– Кто это? – спросил Георгий Кривуша.
Кривуш, неожиданно для Георгия, серьезно ответил:
– Тише… Это пан Ян Глоговский… – И шепотом пояснил: – Один из немногих профессоров, кто достоин звания ученого… Тебе повезло для начала.
Глоговский был действительно выдающимся ученым своего времени. Он родился и жил в Кракове, но имя его было известно далеко за пределами Польши. Подобно многим ученым той эпохи, Глоговский занимался самыми разнообразными науками – математикой, философией, медициной. Он обладал обширными и глубокими познаниями, внушавшими уважение каждому, кому приходилось беседовать с ним.
Увлекался Глоговский и книгопечатанием. Лет за двадцать до описываемого времени в Кракове начали печатать церковно-славянские книги. Это новое дело впервые начал тогда знаменитый книгопечатник Святополк Феоль, а продолжил его мастер Ян Галлер. Глоговский часто бывал в его друкарне, интересовался всеми подробностями печатного искусства и при его помощи стал сам печатать свои лекции.
Таков был человек, которого увидел на кафедре Георгий Скорина в это первое утро своей университетской жизни. Георгий, конечно, не мог еще знать всего этого о Глоговском, но сама мысль, что он сидит в аудитории университета и слушает лекцию знаменитого профессора, наполняла его таким торжественным волнением, какого еще ему не приходилось испытывать.
Он слушал голос лектора, словно музыку, не различая слов, не вдумываясь в их смысл. Он глядел то на вдохновенное лицо Глоговского, озаренное отблеском свечей, то на студентов, дружно скрипевших перьями, то на стрельчатые окна, за которыми вставал серый осенний день.
Глоговский читал по-латыни, часто делал отступления и увлекался пространными суждениями, переходя на польский язык. Георгий неплохо знал и латынь, и польский язык, но к ужасу своему обнаружил, что
