смерти. Ведь и Марета осталась живой.
И потом, все умирают. Все, даже те, кто не курит, кто проводит выходные в фитнес-залах, кто аккуратно водит машину, соблюдая все правила дорожного движения или, может, предпочитает ездить в метро. Умирают те, кто не летают самолетами, и те, у кого хорошая работа. Люди все равно умирают, даже если они родились в Дюссельдорфе, а не в Гудермесе.
И это неправда, что я могу писать только о мертвых. Ведь я пишу о том времени, когда они были живыми. В самом деле, я же не описываю трупы. А это значит, я пишу о живых.
У меня было много кузенов и кузин. Родня моего отца многочисленна и ветвиста.
Дедушка по отцу, которого я никогда не видел, он преставился еще до моего рождения, вернулся из Казахстана с новой семьей. Когда выселяли чеченцев, его первую жену с грудными детьми оставили дома. Ее звали Тоней, она была русской, поэтому ее оставили дома. Она бы поехала с мужем, но боялась за грудных детей. Правильно боялась. В столыпинских вагонах, без еды и воды, среди болезней, порожденных тоской и скученностью, дети, скорее всего, погибли бы.
В Казахстане дедушка женился во второй раз, на чеченке. И вернулся с новой женой и еще четырьмя детьми, вдобавок к тем трем, которых оставил на родине.
Сначала они разместились в одном доме, все вместе. Потом дедушка построил второй дом, но в том же дворе. Так они и жили дальше, одной большой семьей. Ругались и ссорились постоянно, но посемейному, и никто никогда не различал, от какой жены какие дети. И сами жены не рвали дедушку пополам.
Бабушка Тоня приняла ислам, выучила чеченский язык и обычаи. Она стала чеченкой больше, чем урожденные чеченки. Две жены, одна семья, это никого не удивляло. А что до дедушки, тот до самой смерти в почтенном возрасте еще и чужих молодых жен лечил от бесплодия. Методами народной медицины, особенно, если проблема была в мужьях. Которые никому в этом не признались бы. Потому я никогда не узнаю точно, сколько у меня кровных кузин и кузенов, носящих другие фамилии.
Дедушка умер как святой, в благоприятный праздник окончания великого поста, Рамадан. Когда на вечернем небе появились блеклые звездочки, указующие правоверным, что можно разговляться после дневной аскезы, дедушка съел гору бараньего мяса и умер от заворота кишок.
Святые шейхи сказали, что он, несомненно, попал в рай.
Если на небесах ничего не перепутали, он попал именно в тот рай, которому был предназначен. Думаю, четырнадцатилетние гурии пришлись дедушке весьма кстати.
Мне хватало и официально признанных двоюродных братьев и сестер. Стыдно признаться, но я не всех знал по именам. Иногда они слишком часто рождались! Почти у всех отцовских братьев и сестер были семьи с детьми. Кроме одного. Бездетным остался мой дядя Им Али, по-простому — Емеля. Так его прозвали русские, вместе с которыми он вырос.
Папа трижды женил дядю Емелю, но браки держались недолго. Двух первых жен, чеченок, дядя выгнал из дома. Третья, красивая и безбашенная русская комсомолка, ушла сама. Однажды утром дядя Емеля обнаружил на кухонном столе записку: «Прощай, котик! Я уехала на БАМ». Больше Им Али не женился ни разу.
В семье Садулаевых и так хватало приплода.
Единокровная сестра отца, чистая чеченка с русским именем Люся вышла замуж за аварца и уехала в Гудермес. Там и родился Марат. Вместе с сестрой, Маретой.
Еще одна моя тетя тоже вышла замуж за дагестанца, который увез невесту в далекий аул. Ее младшая дочь, моя бедная маленькая кузина, до шести лет молчала, наверное, не зная, какой ей выбрать язык, чтобы не обидеть родню по линии матери и многочисленную родню по линии отца. В Дагестане каждый аул населяет особое племя, которое говорит на своем языке. В шесть лет девочка, наконец, заговорила. Сразу на пяти языках — русском, чеченском и трех дагестанских.
После Марата и Мареты у тети Люси родился еще один мальчик, Тимур. Все трое, имея аварца отцом, считали себя чеченцами. Чеченская кровь сильнее. Их отец не имел ничего против. Его звали Аллауди, он был спокойным и интеллигентным инженером путей сообщения. Сколько его помню, он всегда говорил только по-русски.
У Аллауди была фонотека с полным собранием всех записей Владимира Высоцкого и библиотека, полная редких книг. Две или три из них я так и не вернул, взяв почитать до следующего приезда. Дядя Аллауди тактично молчал, хотя, уверен, помнил об этом.
Но как я мог вернуть такие книги? Одна иллюстрированная история всех знаменитых сражений в мировой истории чего стоила! К тому же, читая ее каждый день, я порядком истрепал роскошное издание и показывать аккуратному дяде, во что превратилась жемчужина его коллекции, я просто боялся.
Нельзя сказать, что мы с Маратом общались очень часто. Жили в разных населенных пунктах, да и у каждой семьи были свои заботы. Но мой отец, старший брат в большой семье Садулаевых, всегда старался сплотить родственные узы. Не реже, чем раз в месяц, папа усаживал нас в машину и вез в гости к тете Люсе.
А на одно лето пробил дефицитные путевки в пионерский лагерь под Сержень-Юртом для меня и двух кузенов, Марата и Рустама, жившего в Шали. Рустам в лагере затосковал и через неделю сбежал домой. А Марат пробыл со мной до конца смены.
Не обманывайтесь тем, что я использую прошедшее время. Просто я рассказываю о прошлом. Я не хочу накликать беду. Папа и сейчас старается сплотить всю нашу родню, а Рустам по-прежнему живет в Шали.
О, если бы все Садулаевы держались вместе, как того хотел мой папа, это был бы могущественный клан. Мы, со всеми нашими дядями, тетями, племянниками и племянницами, двоюродными братьями и сестрами, внуками и внучками, могли бы заселить небольшой поселок или стать значимой диаспорой в какой-нибудь столице.
Но мы разбросаны по лицу земли, как семена по асфальту.
Тогда, в лагере, наши кровати стояли рядом, мы болтали по ночам. Днем, после завтрака, мы вместе сбегали в горы, чтобы набрать белого сланца, из которого каждый лепил свою башню.
Конечно, я влюбился. Девочку звали Майя, наверное, она родилась в мае. Майя приехала в наш пионерлагерь из Белоруссии. Мы вместе читали стихи на торжественных линейках. Марат оказался первым и единственным, кого я посвятил в свою сердечную тайну.
Мой кузен сразу предложил действовать решительно, и сам вызвался уладить дело. После полдника он нашел Майю, отозвал ее в сторонку и сообщил, что она, Майя, очень нравится одному мальчику, который хочет с ней дружить.
Вечером мы встретились в корпусе своего отряда. Марат развел руками: «Ничего не получится, брат! Она сказала, что ей уже нравится другой мальчик. И больше ни с кем она дружить не будет».
Я упал духом и промямлил только: «И кто же этот счастливчик?..» И, несколько оживившись, добавил: «Давай набьем ему морду!»
«Давай!» — с готовностью ответил Марат.
«Как мы его найдем?» — поинтересовался я.
Марат нахмурил лоб и ответил: «Майя сказала, что он высокий, симпатичный и очень умный. Они вместе читают стихи на торжественных линейках. Вот только как его зовут, Майя не знает, потому что стесняется с ним заговорить».
Я схватился руками за живот и повалился на кровать, не в силах сдерживать смех.
«Ты чего?» — спросил Марат удивленно и даже несколько обиженно.
С трудом уняв смех, я ответил: «Можешь сказать Майе, что этого мальчика зовут Герман. И сходи как-нибудь на торжественную линейку, послушаешь, как мы с ней читаем стихи».
Марат всегда отлынивал от официальных мероприятий, под любыми предлогами. Чаще всего у него внезапно схватывало желудок. На настойчивые призывы вожатых посетить линейку он отвечал: а вдруг я прямо на линейке обкакаюсь? Это же будет позор для всего отряда… И его оставляли в покое.
Я уже не помню, как все закончилось с той девочкой. Наверное, мы танцевали пару раз на вечерних дискотеках. Для меня, воспитанного в целомудрии, это было уже много. Конечно, не было никаких поцелуев. Тем более разврата. Помню тетрадный листок, на котором она написала свой адрес в Белоруссии, перед тем
