Панночка

скоро уже наверное расколет землю на кусочки?

Входит Спирид.

Дорош. Хорошо, что ты пришел, Спирид. Веселей стало.

Философ. Ой лю-лю, мое дитятко…

Дорош (потупясь). Больно видеть, как сильный козак лепечет хуже младенца и плетет такое, что немудрено и расплакаться…

Спирид. Что за кислые лица, ребята? То ли не кормили вас сегодня? То ли горилкой обнесли?

Дорош. Такого еще не бывало, чтоб обнесли горилкой, но только ты погляди, Спирид, на Философа. Какой он был и какой стал. Видишь, как он стоит перед нами, будто и не наш уже, а ведь такой человек был! Эй, Философ! Вот видишь, он молчит. И думаешь, он не слышит? В том-то вся и штука, что слышит, но ему мешают отвечать.

Спирид. Как так мешают? Кто ж может помешать козаку отвечать?

Дорош. Говоришь ты вроде бы хорошо, Спирид. Но вот стоит человек, и непонятно, что с ним происходит.

Спирид. Что ж, это дело как раз понятное. Он обмерз.

Хвеська. Ой, Спирид! Ты уж сам обмерз от рассуждений своих! Такая жара стоит на улице!

Спирид. Цыц, баба! (Трогает Философа.) Руки, как лед. Волосы инеем подернулись, в очах ледок намерз. Обмерзлый человек.

Дорош. Что ж теперь делать, Спирид? Если человек среди лета взял да и обмерз, то что теперь делать с ним?

Спирид. А что вы удивляетесь, ребята? Человек может обмерзнуть и среди лета. Вот ты, Дорош, ты не замечал, что, когда твоя очередь бежать в погреб за горилкой, ты, когда спускаешься в погреб, возьмешь и помедлишь на самой первой ступеньке? Хоть тебя и жжет жажда, и зовет тебя горилка из погреба, но однако ж тьма погребная тебя пугает, и ты, конечно, не боишься спускаться в эту темень и холод, но на всякий случай постоишь на солнышке лишний миг… Скажешь, что с тобой такого не бывало?

Дорош. А что ж, Спирид, ты правильно сказал. Такое со мной бывало. Но как только я выскочу из погреба, то и обмерзлость моя вся проходит, потому что на дворе жарит солнце, а под дубом на лавке сидят мои товарищи, и грозятся, и машут кулаками в нетерпении, чтоб я нес им скорее горилку… Тут уж некогда мерзнуть, Спирид, как ты ни старайся.

Спирид. Вот я и говорю, примерно то самое и получается… (трогает Философа)…как оно и должно быть. Он еле дышит и грудь холодная.

Хвеська. Ну не рассуждай же ты, Спирид! Если ты знаешь, что надо делать, то и делай скорее.

Дорош. Да, Спирид. Потому что не можно обмерзлому человеку стоять на таком солнцепеке, иначе с ним еще что-нибудь приключится…

Спирид. А и что ж тут делать! (Сильно хлопает Философа.)

Хвеська. Ну и что же это ты делаешь, Спирид? После всех своих рассуждений! Ты уже спятил совсем, вот что! Тебе бы только играться, как годовалому псу.

Дорош. Да, Спирид, в этот раз баба хорошо сказала. Не можно с таким человеком играть.

Спирид. Нет, пустите меня, ребята! Кровь закипела во мне, ребята! Не могу я его такого видеть! Я намну ему бока, и не держите меня, потому что у меня руки чешутся намять ему бока!

Дорош. Спирид, не можно! Драться надо, если человек хочет, а он не хочет!

Хвеська. Да он же и не понимает даже, что его бьют, Спирид! Это все равно что на дите руку поднять!

Спирид. И пускай! (Хлопает Философа.) Возьму на себя грех, а бока намну, потому что это никакое не дите, а сосуля обмерзлая. А я знаю, как это может разогреть сосулю, если она задержалась в погребе… Я не знаю, как еще можно разогреть человека, если он обмерз среди лета, но этот драчливый способ самый старый и самый верный. (Со всей силы хлопает Философа.)

Философ. Ой!

Спирид. А вот тебе еще! И если ты настоящий козак, а не сосуля плаксивая, то иди бороться и посмотрим, кто кого повалит. (Хлопает Философа, тот ойкает.) Давай, давай, грейся. Философ, чуешь, как моя кровь горит и в кулаки отдает? (Хлопает Философа.) Иди, иди, на хороший мужской бой. Философ, потому что нет горячей козацкой жаркой силы и нет щедрее ее, друг Хома, на, бери, грейся. (Огрел Философа, тот закачался.)

Дорош. Ставлю эту чарку, что Философ тебя повалит, Спирид!

Спирид. Когда эта сосуля могла повалить козака? (Теребит и хлопает Философа, который слабо ойкает.) Нет, она может только ойкать, эта слабая сосуля, а повалить козака она не может, нет!

Философ хлопает Спирида, тот падает. Дорош выпивает свою чарку.

Дорош. А хорошо Философ тебя повалил, Спирид!

Спирид. Он меня неправильно повалил! И ты проспорил чарку!

Дорош. Нет, Спирид! Я видел, как ты хлопнулся, и за это я и выпил!

Спирид. А я говорю, что он меня неправильно повалил, потому что я в тот миг не заметил, как он меня хлопнул! И это не считается!

Хвеська. Тьфу!

Спирид. Нет, надо бороться по-честному, а не хлопать, когда человек мирно стоит рядом и ни о чем не догадывается! А ну. Философ, давай снова бороться!

Философ. А что ж, пожалуй, давай. Только повалил я тебя правильно. (Борются.)

Хвеська. Тьфу! Такую подняли пыль, что до вечера теперь не уляжется. И что за народ эти мужчины! Ведь и нравится же им ломать друг другу руки и ноги и еще валяться в пыли, будто это не люди, а кабаны!

Дорош. Что ты можешь понимать, баба! А ну, поддай ему, Спирид! Эй, Философ, это ж пузо Спирида, это место ты ни за что не пробьешь, потому что оно нечувствительно к кулакам. Ага, ага, Спирид, если ты отвертишь голову Философу, то и не будет уже ученого человека! Вот это славная битва! Вот это видные мужчины меряют свою силу!

Хвеська. Сил-то сколько, сил! Боже ж мои, сколько могучих сил, и все это в игру вбивают! А хозяйство стоит и стоит неухоженное, а эти здоровенные силы валяются в пыли и гогочут! Тьфу! Срам! Стыдно глядеть на такое!

Входит Явтух. Борющиеся поднялись.

Философ. Уф, ну и увесистый же кабан ты, брат Спирид! Однако я тебя повалил.

Спирид. Нет, брат Хома, ты хоть телом и посуше, и увилистей, а все ж таки повалил тебя я. Это каждый скажет.

Философ. Что ж тут такого говорить, если я сам сидел на твоем пузе, а Дорош это видел!

Дорош. Видел!