оказались самыми лучшими и были отмечены даже на международном фестивале как подтверждающие возрождение российского кинематографа, как проявление оригинальности, широты и масштаба кинематографической мысли. Их часто крутили на Западе как пример безмерной любви к живой природе. Люди же в финале оказались за кадром. А фамилии Степаныча и вовсе не оказалось в титрах. Всю славу пожинал Лютик. Но это было уже гораздо позднее… А в тот вечер мы еще долго искали его. Гости и родственники разбрелись по всему зоопарку, веселые и счастливые, пугая своими криками зверей.
– Лютик! Лютик! Выходи!
– Ты – молодожен, тебе негоже прятаться!
– Проворонишь первую брачную ночь!
Первую брачную ночь Лютик провел в вольере с диким кабаном. Тот от страха забился в угол, и Лютику был предоставлен в распоряжение весь загон. Он лежал посередине и громко храпел, изредка присвистывая. Онемевший от страха кабан периодически выглядывал из укрытия и с ужасом смотрел на хрюкающего режиссера.
– Пока эта свинья спит, давай поцелуемся? – раздался позади меня голос Любаши.
Я обернулся. Беленькая, пушистая, с распахнутым невинным, почти ангельским взглядом. Свадебный веночек, как ореол, украшал ее кудрявую точеную головку.
– Ну же, Ростичек, миленький. Ты же знаешь, что я от тебя без ума.
Лютик звонко хрюкнул и перевернулся на бок. Кабан робко осмелился подойти к нему и лечь рядом.
– Ой, вдруг он сейчас затопчет Лютика, – всполошилась Любаша, наконец вспомнив о муже.
– Лежачего не бьют. Правда, это правило записано лишь в зверином уставе.
– Тем лучше! – Любаша звонко захохотала. И обвила мою шею пухлыми белыми ручками. – Ну же, миленький!
Она подставила губы для поцелуя и закрыла глазки. Я осторожно освободился из ее объятий.
– Не нужно, Любаша. Я хоть и не зверь, но не пылаю к твоему мужу горячей любовью и тоже не привык бить лежачих.
– Похоже, моя брачная ночь не удалась, – Любаша притворно зевнула.
– Как знать, как знать… Выручай лучше мужа.
– А ты куда, миленький? Еще как следует и свадьбу-то не отпраздновали.
– Зато сняли кино. И я очень устал.
Я резко повернулся и пошел прочь. Позади меня раздавался храп Лютика. Я чувствовал на своей спине взгляды невинных животных, которые благодарили своего бога, что родились такими. И я им искренне завидовал.
У выхода меня нагнал Степаныч.
– Я это, чего подумал, – начал он слегка заплетающимся языком. – Может, мне это… В кино податься? Снимать я умею. Может, и не хуже, ты как, парень, думаешь?
– Я просто уверен, что снимаете вы гораздо лучше. И от всей души мечтал бы поменяться с вами местами. Но киношной доли даже врагу не пожелаю.
Степаныч растерянно оглянулся.
– А может, ты и прав, парень, здесь оно как-то роднее и культурнее, что ли. Здесь все свои.
– Вот именно, Степаныч, здесь все свои…
Наутро желтые газетки вышли с большими фоторепортажами. На огромных фото был запечатлен спящий в обнимку с диким кабаном Лютик. И надпись: «Режиссер Лютик снимает кино». Несмотря на то что я сильно разозлился на него, все же решил поддержать в трудную минуту. И позвонил, чтобы успокоить и посоветовать не обращать внимания на желтую прессу. Но не смог вымолвить и слова. В телефоне послышался радостный вопль.
– Ростя! Какой класс, Ростя! Ты уже видел фотки? Все, дружище, я теперь знаменитость! У моего порога уже толпятся репортеры. Слава нашему фильму обеспечена!
Мне вдруг показалось, что я схожу с ума. Мне нужно было решить, чем заниматься дальше, как только я получу деньги. Я налил себе полный стакан виски и выпил. Это было лучше, чем оказаться в сумасшедшем доме. Впрочем, разве не в нем я находился вот уже несколько месяцев – с тех самых пор, как связался с кино?
Лютик оказался прав. Наш сериал имел ошеломляющий успех, насколько вообще мог иметь успех нынешний сериал. Лютик раздавал интервью направо и налево. Про него кричали на каждом углу, что, дескать, на небосклоне российского кинематографа взошла новая звезда в лице гениального режиссера Лютика. Хотя его лицо меньше всего походило на звездное, оно красовалось во всех столичных журналах. Красное, круглое, с заплывшими глазками. Лютик от всего сердца наконец-то смог отомстить своему заочному конкуренту Алену Делону. Каждый журналист подчеркивал, что слава, талант и красота французского актеришки Делона не идут ни в какое сравнение со славой, красотой и талантом Лютика. Не говоря уже о родословной последнего. Лютик, как оказалось, был потомок дворян, служивших при царском дворе, и не исключено, что и потомок самого государя… Самое удивительное, что все искренне верили в эту чушь. А я думал, что человечество чуть-чуть умнее.
Впрочем, на меня обрушилась не меньшая слава. То, чего так долго и упорно добивался Ростик, получил я. Афиши с моей смазливой физиономией были расклеены по всему городу, на каждом углу, разве что не на биотуалетах, в чем, однако, я не был до конца уверен. После каждой творческой встречи меня атаковали толпы поклонниц с цветами, а каждый поклонник предлагал выпить на брудершафт. Я все реже и реже отказывался…
Как и подобает сценическому образу супергероя, а точнее, исходя из условий договора, я должен был ходить в белом костюме, серебристом галстуке и широкополой черной шляпе, небрежно жуя кончик сигары. И я добросовестно следовал всем правилам игры, изображая крутого парня. А где-то в глубине моей потерянной души над всем этим цирком хохотал Даник.
Но поскольку популярность далась не мне потом и кровью, поскольку из-за желания славы я не кричал по ночам, не предавал и не продавал близких, то довольно легко справился с тем, что в один прекрасный день проснулся знаменитым. И однажды, слегка протрезвев, вспомнил, что у меня еще есть другой договор – договор со своей совестью. И что пора сматываться. Я даже собрал чемодан, даже по традиции присел «на счастливую дорогу», но было уже поздно. Я уже себе не принадлежал. Мне некуда было идти. И хотя на первое время у меня хватило бы денег, чтобы снять квартиру и устроиться на работу, я вдруг понял, что уже не знаю, какую работу искать. И хочу ли я искать ее вообще. Кино у меня отбило всякую способность к труду.
Я довольно долго сидел «на счастливую дорожку». За это время мне позвонили несколько продюсеров с предложением ролей. И я стал себя уговаривать, настойчиво убеждать, что уйти из кино смогу всегда, в любой момент. И начать новую, более достойную жизнь. Так почему бы не подзаработать еще немного денег, чтобы новая жизнь протекала еще достойнее? Кое-какой опыт я уже имел. К тому же мог выбирать. И уже был полностью свободен от Бины и ее мужа. Я долго успокаивал свою совесть. Она возражала, доказывала, что этот мир либо превратит меня в законченного подонка, либо погубит, как погубил артиста Неглинова.
Ростик вспоминался все реже и реже. Я почти знал, что он не вернется. Хотя и не мог знать, что с ним произошло. И все же, собрав чемодан и посидев перед дальней дорогой, я решил использовать последний шанс и прямиком направился в кафе «Дубравка», где впервые повстречал Ростика. Я давно не был в этих местах. Здесь ничего не изменилось. Та же дешевая забегаловка с круглыми, как иллюминаторы, окошками, так же неврастенично мимо снуют машины. Странно. Могут бушевать войны, погибать люди, рождаться дети, а места остаются прежними. Я был уверен на все сто, что здесь подают то же «мартини», а фирменным блюдом остаются «картофельные поросята». Так же навязчиво бьет в нос запах пережаренного мяса, а столики – такие же скривленные, да и посетители наверняка те же, хотя как знать, что с ними могло произойти за это время – та же война, и та же любовь. Во всяком случае, на работе кафе это не отразилось.
Мне казалось, что именно теперь я мог бы спокойно объясниться с Ростиславом Неглиновым. Только бы он распахнул дверь, как в тот вечер. Уселся за столик у окна, бросил небрежно на стул широкополую шляпу. Вот тогда я бы все ему рассказал и, возможно, попросил прощения, что взял на себя ответственность распоряжаться его судьбой. И он бы на меня не обиделся. Ведь сбылись его мечты – его имя, а не мое,
