оставшимся от каких-то незначительных для истории людишек. Нет! Такое можно приобрести на любой барахолке. Я любила вещи, оставшиеся от исключительных людей. Понимаешь, Ник? Только от исключительных, потому что всегда знала, что я одна из них!
Да, я не сочинила ни одного стихотворения, не написала ни одной музыкальной пьесы, ни одной картины. Но я сумела придумать мир, в котором могли бы жить я и эти вещи. Нет, они уже становились не просто вещами. Они превращались в индивидуумов, среди которых была и я. Я жила с ними, разговаривала, спорила. Указывала на их ошибки и просчеты. Я прожила не одну жизнь, Ник. Ни один на свете актер не прожил столько жизней, сколько я. И мне эти антикварные вещи были необходимы. Я не могла проходить спокойно мимо музеев, потому что видела зевак, бросающих бессмысленные взгляды на страницы истории. Ни один из них не смеет прикасаться к ним – я же мечтала обладать этим богатством. Я мечтала быть королевой этих вещей, править их миром. Править самим ходом истории. Но не знала, с чего начать. И тогда мне помог твой бедный дядя.
– Пусть земля ему будет пухом, – невпопад вставил я.
И тут же пожалел о своих словах: глаза Оксаны запылали таким гневом, что я поежился и решил, что играть с огнем, да еще под дулом пистолета, – не самое подходящее время. Постепенно Оксана успокоилась, я был для нее не просто врагом или добытчиком вожделенного экспоната. Я становился для нее благодарным слушателем и зрителем, жадно впитывающим каждое слово актрисы. Она же ощущала себя актрисой. Ее звездный час пробил. И она с прежней страстью продолжала монолог:
– Да, Ник. Тогда мне помог твой бедный дядя. Неудачник, все чаще запивающий свои неудачи вином. К счастью, он к тому же оказался писателем. Иначе бы не рискнул обратиться ко мне, опытному психиатру. Он – литератор, мучающийся от одиночества и творческих провалов – приехал из этой провинции в столицу. И, если честно, он мне даже понравился. Стареющий мужчина с какой-то необъяснимой, мужественной красотой. Ты многое от него унаследовал, Ник. Впрочем, не будем об этом.
Я провела с ним беседу, как и со всеми своими обычными пациентами, и только потом, когда традиционная беседа врача и пациента переросла в душевный, доверительный, разговор, я поняла, что это – мой шанс. Дядя рассказывал о своей жизни. О своих военных подвигах, об одиночестве. И в середине беседы вдруг обмолвился, будто единственное, что его согревает в жизни, – это одна вещица. Ему приятно смотреть на нее, прикасаться к ней, разглядывать при солнечном и лунном свете, наблюдая за игрой бриллиантов и изумруда. Эта вещь попала к нему в самом конце войны по какой-то странной случайности – ирония судьбы! Один престарелый немец подарил ее твоему дяде в благодарность за то, что он пощадил его малолетнего сына, у которого обнаружил оружие.
– Уж не револьвер ли это, которым ты хочешь меня убить? – вновь не выдержал я, в очередной рад доказывая, что язык мой – враг мой, и придумал это крылатое выражение далеко не дурак.
Оксана побледнела, плотно сжала губы, но снова сдержалась. Будучи сумасшедшей, она оставалась довольно терпеливой женщиной: я бы на ее месте давно меня пристрелил.
– Меня тошнит от твоих жалких шуточек, Ник, но я постараюсь на них не реагировать. В любом случае, ты за все заплатишь.
Я мысленно поблагодарил ее за обнадеживающие слова. Значит, она все-таки не собиралась мне, несчастному, даровать жизнь.
– Это была чаша, Ник. Сомневаюсь, что ты что-либо понимаешь в красоте. Но, думаю, даже ты со своим примитивным видением мира был бы околдован ею. Она сделана из чистого изумруда, густого зеленого цвета, и унизана бриллиантами. Глядя на нее, постигаешь истинное совершенство мира. Ярко-зеленая сочная трава, в которой запутались звезды…
– Да ты поэт, Оксана…
– Смейся, Ник! Ты всегда смеялся над прекрасным. Ты – поклонник убогой жизни. Поэтому тебе была неприятна квартира Толмачевского. Толмачевский тоже любил красоту. Но… Но, правда, дешевую красоту…
– Так вы не сошлись во взглядах на прекрасное? Да? Поэтому ты столкнула его машину с обрыва?
Я совсем уж осмелел, убедившись, что Оксана готова меня некоторое время терпеть, лишь бы я достал ей эту дурацкую чашу в алмазах. Она проглотила и эти мои слова, глядя на меня с нескрываемым презрением.
– Дело, Ник, даже не в изумруде с бриллиантами. Дело в легенде. Тот старый немец рассказал твоему дяде, что эта чаша передавалась в его семье из поколения в поколение. Истинной ее обладательницей была его двоюродная прабабка, красивейшая из красивейших, умнейшая из умнейших, богатейшая из богатейших! Из этой чаши пили вино ее многочисленные любовники.
– Хорошая была женщина. Лучшую посуду – своим любовникам!
Глаза Оксаны вновь блеснули нездоровым огнем, и на ее щеках вспыхнул нездоровый румянец.
– Из этой чаши, Ник… Они пили вино… – Оксана перевела дух. – Вино, в которое эта женщина регулярно добавляла капельки наркотических веществ, благодаря которым человек переставал любить жизнь и желал побыстрее отправиться в мир иной. И любовники ee уходили, оставляя все свои неисчислимые богатства этой женщине, которую обожали. Они появлялись в ее жизни один за другим, по очереди. И по очереди уходили… Изо дня в день она целовала их, ласкала. А потом они пили это вино, и каждый глоток этого напитка становился шагом, приближающим к добровольной смерти. И через определенное время они накладывали на себя руки якобы из-за несчастной любви. И в порыве благородства перед смертью завещали ей все свое состояние. Женщине, безжалостно разбивающей их сердца! Это красиво, правда, Ник? Это был красивый спектакль…
– Ее потом, случайно, не сожгли на костре?
– В том-то и дело, что нет! – Она не уловила моего сарказма, – Это по сей день остается не раскрытым преступлением века! Эту женщину никто не заподозрил! Настолько все было умно придумано! Настолько изящно! Да, она слыла роковой женщиной, имеющей множество воздыхателей. Но не более! Ее можно было осудить с нравственной точки зрения. И все! Ник, она всегда выходила сухой из воды, и за это ей можно поставить памятник! Только умирая, уже будучи глубокой старухой, она призналась во всех своих злодеяниях. Но ее не покарало даже небо! И ее потомки были богаты и счастливы благодаря ей! Ее не покарало даже небо, Ник!
– Ну, насчет неба, это спорный вопрос. Люди, может, и не покарали. А в остальном… – Я пожал плечами. – Нам не дано это узнать при жизни.
– Ах, Ник, оставь! Никогда не поверю, что ты превратился в религиозного фанатика. Эта женщина
