переходила в другую; через милю с небольшим мы вышли к реке; в нее впадал ручей, течения которого мы все время придерживались. Река была широкой и быстрой. Вода в ней казалась темной и маслянистой и неумолчно клокотала. При взгляде на нее становилось немного не по себе.
– Смотри, там что-то есть, – сказала Синтия.
Я взглянул туда, куда она показывала.
– Похоже на дом, – продолжала она.
– Не вижу.
– Я различила крышу. По крайней мере, мне так показалось. Деревья мешают.
– Пошли, – сказал я.
Дом мы увидали, только выйдя к полю. Впрочем, небольшой участок земли, на котором неровными рядами росла чахлая, заглушаемся сорняками, едва ли по колесо высотой пшеница, полем назвать было трудно. Изгородь отсутствовала. Поле, расположенное на крохотном уступе над рекой, огораживали деревья. Среди колосьев виднелись пни. На одном краю поля лежали кучи сухих веток. Видно, в свое время кто-то расчистил участок земли, вырубил мешавшие деревья.
Дом стоял за полем, на невысоком бугре. Даже издалека вид у него был весьма непрезентабельный. Рядом с ним был когда-то разбит теперь совершенно заросший сад; из-за дома выглядывало сооружение, которое я принял за амбар. На дворе никого не было видно. Дом оставлял впечатление заброшенности, словно тот, кто жил в нем, давно уже тут не живет. У крыльца стояла покосившаяся скамейка, а рядом с настежь распахнутой дверью – колченогий стул. Передние его ножки были длиннее задних, и всякий, кому вздумалось бы на него усесться, рисковал сломать себе шею. Посреди двора валялось на боку ведро; легкий ветерок забавлялся с ним, перекатывая его из стороны в сторону. Еще во дворе был деревянный чурбан, на котором, по-видимому, кололи дрова: его поверхность была испещрена оставленными топором отметинами. На стене дома висела на двух крючках или гвоздях поперечная пила. Под ней приткнулась к стене мотыга.
Подойди к чурбану, мы почувствовали запах – сладковатый, страшный запах, брошенный нам в лицо порывом ветра или случайным завихрением воздуха. Мы отступили, и запах стал слабее, а потом исчез так же внезапно, как и появился. Однако какой-то своей частью он словно приклеился к нам, словно проник в поры нашей кожи.
– В доме, – проговорила Синтия, – в доме кто-то есть.
Я кивнул. Я знал наверняка, какое ужасное зрелище нас ожидает.
– Оставайся здесь, – сказал я. Впервые она не возразила. Она была рада остаться снаружи.
Я был у двери, когда запах снова обрушился на меня. Прикрыв руками нос и рот, чтобы хоть как-то защититься от зловония, я перешагнул порог.
Внутри дома было темно. Я остановился у двери, давая глазам привыкнуть к темноте и борясь с приступами рвоты. Колени у меня подгибались; запах как будто лишил меня всех и всяческих сил. Но я держался. Мне надо было узнать, почему в доме так омерзительно воняет.
Я догадывался почему, но хотел увериться в своем предположении; и потом, бедняга, который лежит где-то в темной комнате, вправе рассчитывать на сострадание соплеменника даже в подобных условиях.
Я начал различать очертания предметов. Рядом с грубым очагом из местного камня стоял самодельный хромоногий стол с двумя кастрюлями и сковородой с длинной ручкой. Посреди комнаты валялся перевернутый стул. В углу виднелась куча тряпья; на стене висела одежда.
Еще в комнате была кровать. И на кровати кто-то лежал.
Я заставил себя приблизиться к кровати. Два глаза уставились на меня из черной, расползшейся массы. Но что-то было не так; я заметил нечто ужаснее омерзительного зловония, нечто отвратительнее черной разбухшей плоти.
На подушке покоились две головы. Не одна, а две!
Я принудил себя нагнуться над постелью и удостовериться в увиденном в том, что обе головы принадлежат одному существу и сидят на одной шее.
Отшатнувшись, я согнулся пополам, и меня вырвало. Я побрел было к двери, но краем глаза углядел хромоногий стол с кухонной утварью. Пытаясь схватить кастрюли и сковородку, я налетел на стол и перевернул его. Сжимая в одной руке сковородку, а в другой кастрюли, я вывалился на улицу.
Голени мои подломились, и я плюхнулся на землю. Лицо мое было словно заляпано грязью. Я провел по нему рукой, но ощущение не исчезло. Меня будто всего облили грязью с ног до головы.
– Где ты раздобыл кастрюли? – спросила Синтия.
Что за идиотский вопрос! Интересно, где я мог их раздобыть?
– Есть, где их вымыть? – сказал я. – Колодец или что-нибудь в этом роде.
– В саду протекает ручей. Быть может, найдется и родник.
Я остался сидеть. Тронув рукой подбородок, я стер с него рвоту и вытер руку о траву.
– Флетч!
– Да?
– Там мертвец?
– Мертвец, – подтвердил я. – И умер он давным-давно.
– Что мы будем делать?
– В смысле?
– Ну, надо, наверное, похоронить его…
Я покачал головой.
– Не здесь и не сейчас. И вообще, с какой стати? Он от нас этого не ждет.
– Что с ним случилось? Ты не смог определить?
– Нет, – ответил я коротко.
Она смотрела, как я неуверенно поднимаюсь на ноги.
– Пошли мыть кастрюли, – сказал я. – И сам заодно умоюсь. Потом нарвем в саду овощей…
– Что-то тут не так, – проговорила Синтия. – Мертвец мертвецом, но что-то тут не так.
– Помнишь, ты хотела узнать, в какое время мы попали? Кажется, я знаю.
– Мертвец натолкнул тебя на мысль?
– Он урод, – буркнул я. – Мутант. У него две головы.
– Но при чем…
– Это означает, что нас забросило в прошлое на несколько тысячелетий.
Впрочем, нам следовало догадаться раньше. Низкорослые деревца. Трава желтого цвета. Земля только-только начала отходить от войны. Мутанты вроде двухголового урода там, в доме, были обречены. В послевоенные годы таких, как он, должно быть, было много. Физические мутанты. Через тысячелетие-другое они вымрут, Однако один из них уже умер.
– Ты ошибаешься, Флетч.
– Хотелось бы надеяться, – сказал я, – но абсолютно уверен, что нет.
Не знаю: то ли я случайно взглянул на склон холма, то ли меня насторожило едва заметное движение; но бросив взгляд на холм, я заметил некий предмет конусообразной формы, который быстро перемещался вернее будет сказать, плыл – вдоль гребня. В следующее мгновение он пропал из вида, но я узнал его.
Ошибки быть не могло.
– Ты видела его, Синтия?
– Нет, – ответила она. – Там никого не было.
– Там был Душелюб.
– Не может быть! – воскликнула она. – Ты же сам утверждал, что мы в далеком прошлом. Хотя…
– Вот то-то и оно, – сказал я.
– По-твоему, мы думаем об одном и том же?
– Я не удивлюсь, если окажется, что это так. Должно быть, Душелюб и есть твой бессмертный человек.
– Но в письме говорится про Огайо…
– Я помню. Но послушай. Когда твой предок писал письмо, он находился в весьма почтенном возрасте, правильно? Он полагался на память, а она штука капризная. Где-то он услышал про Огайо; вполне
