было в этот период несомненно. Вдобавок к нему в 1919 году приехала новая секретарша, М.А.Бетман, наскозь проникнутая духом толстовства.
Несомненно, на Рубакина прямо или через Р.Роллана оказал влияние и Ганди со своей философией непротивления и отвращения ко всякому кровопролитию, кем бы оно ни причинялось. 12 июля 1931 года Рубакин пишет одному из друзей: «Познакомились мы здесь с Ганди, лично. Здесь происходит настоящее движение: цели и методы Ганди усиленно и очень успешно разрабатываются изучаются и вводятся в жизнь тихо, медленно, но все же просачивается тут и там его влияние». Непонятно, конечно, кем и где «изучаются, разрабатываются и просачиваются цели и методы Ганди». Но несомненно, что в эту эпоху под влиянием вышеуказанного окружения Рубакин поддается всякого рода непротивленческим теориям.
В своих автобиографических заметках, написанных в 1928 году, Рубакин пишет, что «дело Азефа его побудило не только выйти навсегда из партии с.-р., но и выбросить всякий терроризм из своего революционного миросозерцания... Полагая, что вражеский фронт легче всего и основательнее всего может быть разрушен пропагандой, чем террором всякого рода, казнями и другими кровопролитиями, он с этих пор сосредоточил свое внимание на создавании научной теории пропаганды».
Как видим, к тому времени, когда Рубакин стал писать свои книги по библиопсихологии, у него уже создалось определенное «пацифистское» миросозерцание, на почве которого ему было сравнительно легко, в особенности под влиянием окружающей его среды, перейти и в философской области к тем взглядам, которые так метко охарактеризовал Карпинский.
Именно здесь и надо искать корни идеалистических теорий Рубакина, вплетенных им без всякой внутренней связи и в противоречии со всем, что им писалось и делалось раньше всю его жизнь, в теорию библиопсихологии.
Но вместе с тем Рубакин сознавал, что его теория библиопсихологии подвергнется сильной критике по существу, и, как бы защищаясь против критики этого рода, он пишет в вышеупомянутых автобиографических заметках: «Я не из тех, кто уже нашел истину, а из тех, кто ищет и до конца дней будет искать ее. Поэтому я никогда не буду чувствовать себя способным принадлежать к какой-либо партии...»
Если откинуть идеалистическую шелуху в рубакинской теории, то нельзя не признать, что еще никто в русской литературе и в психологии не заострял так вопроса об изучении читателя, книги и автора, и многие проблемы библиопсихологии еще ждут исследователей, которые поставили бы ее на соответствующее ее значению место в науке.
Мы видим во всех положениях библиопсихологии то удивительные взлеты мышления и глубочайший психологический анализ нашей речи, ее влияния на читателя, анализ книжного дела вообще, то глубокие противоречия в самом ходе рассуждений. Но все эти мысли представляют большой теоретический и практический интерес. Можно сказать, что Рубакин первый и пока что единственный человек, поставивший проблему изучения читателя и книги и их взаимоотношений и сделавший это не на основании абстрактных рассуждений, а на основании более чем полувекового опыта в этой области тысяч писем от читателей и тысяч непосредственных контактов с ними, разработки языка своих научно-популярных книжек и изучения их действия на читателя, подбора книг в библиотеках и разработки массовых, коллективных, групповых и индивидуальных каталогов и программ для чтения.
Можно спорить со многими положениями и выводами Рубакина как ошибочными, но нельзя отрицать ценности ряда его выводов, которые по-настоящему еще ждут изучения.
Несомненно, что научные труды Рубакина в области изучения психологии читателя и книги станут теперь предметом широкого исследования и применения его идей.
Секция библиологической психологии, то есть фактически один Рубакин, развила необычайно кипучую деятельность, которая на деле была деятельностью самого Рубакина и по которой можно судить о его необычайной работоспособности и инициативности. Считалось, что библиотека Рубакина является библиотекой секции. То, что она числилась за научным институтом, придавало ей больший вес. Книги в нее текли и текли. К концу 1931 года в ней было уже 65 тысяч книг, а к 1946 году — году смерти Н.А.Рубакина — уже свыше 100 тысяч. Все шире и шире развертывалась необычайная деятельность Рубакина. Мы не можем здесь перечислить всего, что он сделал и напечатал за это время, одновременно работая над своими основными трудами. Но некоторое представление об этом можно дать путем перечисления хотя бы наиболее интересных видов деятельности и их результатов.
Отчеты о деятельности института за весь период с 1916 по 1946 год дают огромный материал деятельности Рубакина.
Вся его деятельность за это время была направлена на экспериментальную проверку «основных законов библиопсихологии» и их практического применения к различным отраслям книжного дела.
На основании всех этих обследований за указанные годы Рубакин опубликовал целый ряд научных трудов, в которых развивал свои принципы.
С 1924 по 1928 год Рубакин опять-таки под флагом своего института составлял списки лучших советских книг на русском языке для Международной комиссии интеллектуального сотрудничества в Париже (она входила в состав учреждений при Лиге наций). Эти списки составлял Рубакин при содействии Государственной Центральной книжной палаты в Москве.
Список этих работ был бы не полон, если бы не сказать об одном наиболее старом методе общения Рубакина с читателями, а именно о переписке с ними. Эта переписка приняла огромные размеры и охватила не только советских читателей, но и читателей из ряда других стран.
С 1928 года в помещении библиотеки Рубакин устраивал выставки советских издательств, присылавших ему свои книги: издания «Академии», «Работника просвещения», «Политкаторжан», «Коммунистической Академии», Гослитиздата, «Жизни и знания» и т.д.
Для добывания книг был организован обмен библиотеки Рубакина с рядом европейских библиотек и других учреждений в различных странах. Была организована посылка — платная и бесплатная — книг читателям библиотеки. Около 3 тысяч книг было разослано Рубакиным своим ученикам и читателям. Эта кипучая деятельность была весьма полезной для Советского Союза. Можно только удивляться тому, как один-два человека (если считать и М.А.Бетман) ухитрялись проводить такую работу, большая часть которой совершенно не оплачивалась и на которую уходила пенсия Н.А.Рубакина с тех пор, как он по постановлению Совнаркома СССР стал ее получать (с 1930 г.).
Наконец, за междувоенный период Рубакин завязал и интенсивно поддерживал личные связи с учеными, писателями, общественными деятелями Западной Европы и Америки.
Глава 8
Последняя встреча с советским читателем
Вторая мировая война лишила Рубакина контакта с Советской Россией, да и с другими странами. Изоляция на этот раз оказалась гораздо сильнее, чем в эпоху первой мировой войны.
В сентябре 1939 года швейцарские границы были закрыты, а с июля 1940 года Швейцария была полностью отрезана от всех других стран и прежде всего от Советского Союза. В остальном же война сказалась на Швейцарии сравнительно легко. От фашистской оккупации страну спасло то, что она была нужна воюющим капиталистическим странам — ее соседям: здесь буржуазия хранила накопленные и награбленные ею капиталы и ценности. Но миссия хранителя капиталов возлагала на Швейцарию и обязательства по отношению к своим вкладчикам: швейцарская буржуазия, правящая страной, до смерти боялась возбудить их неудовольствие в случае, если в ней «заведется» коммунистическое движение. И вот швейцарские власти приняли ряд мер для подавления всякой возможности коммунистического движения. Федеральный совет Швейцарии особым декретом запретил в стране коммунистическую партию, а федеральному департаменту (министерству) юстиции и полиции (любопытное объединение в швейцарской «демократии» исполнительной и судебной власти!) были даны полномочия бороться со всякого рода коммунистической пропагандой. Соответственно Кассационный департамент федерального суда постановлением от 20 ноября 1942 года подтвердил эти полномочия. Под понятие «коммунистическая пропаганда» подводилось все, что было желательно высоким вкладчикам, что могло бы опорочить в глазах трудящихся существующий капиталистический строй и что могло бы казаться восхвалением Советского Союза. Даже простое упоминание о победах Советской Армии у Сталинграда, под Курском и т.д. вызывало
