спеша, цедить по капле, совсем не так, как пьют обычно, и сестры, опустошившие стаканы одним духом, следили за тобой с завистью и восхищением, жалея, что сами поторопились.
– Налей еще, отец!
Протянул и ты руку, и в ней оказался еще один стакан, который передала тебе Анастасия.
– Как хорошо, что у вас есть телевизор! – снова воскликнул ты, осушив на этот раз поспешно, будто жаждущий кружку воды, второй стакан. – Сделайте громче, не слышно.
Но Вырна протянул тебе ружье и вышел из дому. Ты покорно последовал за ним, рассматривая ружье на ходу. За тобой, накинув на плечи пальто, вышли и сестры.
Ночь огромным колоколом накрыла село и окрестности. Внизу, по земле, растекалась пенистым морем белизна, скрадывая глубокие, точно шрамы, следы на снегу. Прогремели выстрелы, один за другим, откуда- то с противоположного конца села им ответили другие, и ты протянул ружье сестрам, которые стояли рядом, поеживаясь в накинутых на плечи пальто.
– Вы стреляли когда-нибудь? – спросил ты с любопытством и опаской.
Пальто, точно оборвавшись, соскользнули с плеч и упали, глубоко зарывшись в снег. Первой взяла ружье Саида, более живая, чем сестра ее Ольга.
– Заряжено, – предупредил ты и, несколько смутившись, отстранил дуло, направленное в твою грудь.
Почувствовав тяжесть ружья, девушка почувствовала и страх – перед отдачей приклада, грохотом выстрела, стволом, который может разорваться, – и другой страх, слепой и глухой, страх перед страхом, но поборола и тот и этот и, чтобы показаться мужественной, а может, по иной причине, встала на колено и выстрелила в черную пропасть ночи. Потом переложила ружье в другую руку и выстрелила еще раз, теперь уже в осевшую под тяжестью снега крону ели перед домом. Изрешеченная дробью белая шуба осыпалась на землю снежной пылью. Девушка бросила ружье и, вытянув руки, стремглав помчалась к дереву, чтобы окунуться в белый дождь, который кончился прежде, чем она добежала.
– Стреляйте. Почему не стреляете?
Запахло порохом. Вырна вытащил еще два патрона, зарядил ружье и протянул его Ольге. Пританцовывая от холода, она отступила назад и нечаянно (а может быть, и нарочно) стала топтать лежащие в снегу пальто. Потом начала смеяться, смех сотрясал все ее тело, переполнял его и, казалось, поднимал высоко-высоко, надо всем и всеми. Но очень скоро смех перешел в плач, она закрыла лицо руками и побежала к дому. За ней – остальные. Снегопад усиливался.
Не дожидаясь приглашения, ты удобно устроился на одном из многочисленных стульев, появившихся вокруг стола, – видимо, ждали еще гостей, – и невольно поглядывал на платья, струящиеся вокруг девичьих тел и напомнившие тебе хвосты павлинов в зоопарке. Девушки тоже посматривали украдкой на стул перед телевизором, где ты сидел, положив ногу на ногу и чувствуя себя очень даже неплохо. Глаза Саиды, неестественно расширенные – испытанная женская уловка, – блестели, очаровывали; расчесывая замедленными движениями влажные волосы, она сушила их над настольной лампой, которую держала на коленях. Ольга, полненькая, с правильными чертами лица хорошенькой куколки, листала с безразличным видом все тот же учебник химии или физики. Сестры, хотя и были близнецами, совсем не походили друг на друга. Почти совсем.
Телевизионный новогодний бал-маскарад, ради которого ты, собственно, и пришел сюда, начался незадолго до того, как вы вернулись в дом. Сейчас представляли последних участников, улыбающихся, уставившихся в одну точку, – парад физиономий, лишенных того, что обычно называют индивидуальностью, по той простой причине, что режиссура бала нарушила всякую меру, стремясь к невозможному: развлечь всех, кто находится перед экраном, среди которых миллионными по счету и потому неуловимо анонимными были и вы, сидящие за столом, – сестры, их мать, их отец и ты.
– Начинайте же! – не выдержал ты, и Анастасия Петровна, которая расставляла тарелки, решив, что обращаются к ней, протянула тебе еще одну тарелку через стол.
– Сейчас, сейчас… Время еще есть, до самого утра…
Сыргишор возился с бутылками – целая дюжина, напитки собственного изготовления и импортные, – расставляя их в том порядке, в каком надлежало пробовать и пить; Саида все перебирала свои мягкие белокурые волосы; Ольга переворачивала последние страницы учебника физики или химии, и только ты, единственный за столом, упрямо следил, как разворачивается на экране телевизора бал-маскарад, и малюсенькая надежда, вызванная твоим появлением, рассеивалась по мере того, как время все настойчивей утверждало приближение Нового года, в который вступали и все вы, сидящие в этой комнате. Устремив глаза на экран, ты совсем забыл о том, что происходило рядом (быстрый, искоса, взгляд, протянутая дрогнувшая рука, ласковое слово), – забыл о девушках, которые весь вечер ждали, чтоб пришел кто-нибудь и пригласил их на бал-маскарад – какого еще никогда не было! – иначе говоря, какого еще не было в их сельском клубе. Ты молчал, молчали сестры, молчал заставленный стол, молчали полные стаканы, и вдруг в этой необъяснимой, напряженной тишине появилась во весь экран Анна.
– Это она! – воскликнул ты в волнении, и обе сестры, смотревшие бог знает куда и думавшие бог знает о чем, неспешно повернули головы, и их сонный взгляд встретился с взглядом женщины средних лет – экран исказил ее лицо, – неизвестной им женщины, которая безо всякого выражения глядела на них, ей неизвестных и даже вовсе для нее не существующих.
В отличие от других, анонимных персонажей толпы, Анна задержалась, или что-то задержало ее в кадре, едва заметно улыбнулась тебе, давнему знакомцу ее улыбки, и ты, забыв, что это всего лишь телевстреча, хотел протянуть к ней руки, руки попрошайки: не уходи, останься, не надевай маску, скажи хоть слово! – но тут же улыбающееся лицо Анны дрогнуло и исчезло, будто смытое водою. Сыргишор взял стакан, поднял его и сказал решительным голосом, заглушённым, однако, шумом телевизора, на экране которого уже появились новые лица, незнакомые и нежеланные, без числа и без имени:
– Всех – с Новым годом!
Угомонившись наконец и усевшись во главе стола, Анастасия обвела взглядом многочисленные тарелки, затем перевела его на дочерей, которые, по твоему примеру, смаковали вино, и сказала, опустив глаза:
– С Новым годом, дети мои!
Подбородок ее вздрагивал, дрожал и голос.
– С Новым годом! – подхватил Вырна.
