– Выращиваю, но совершенно другое. – Он убрал руку и шагнул на последнюю ступеньку. – Вот отсюда видна теплица. Видишь? Потом покажу, посмотришь, на что способны стекло и центральное отопление. – И добавил другим, менее возвышенным тоном: – Впрочем, какое тебе до всего до этого дело!
– В том, как говорили о тебе, я почувствовал что-то вроде зависти.
– Ты ведь никогда не интересовался жизнью и судьбой бывшего своего односельчанина! Вспомни: когда я учился и приходил к тебе в общежитие, ты всегда был занят. – Голос его звучал торжественно и в то же время обиженно. – Хоть сейчас скажи: чем ты был тогда занят… если не секрет?
– Чем? – Ты не знал, что ответить. – В конце концов, у каждого есть своя «теплица», где он выращивает свои собственные «ранние овощи». – И ты засмеялся как можно добродушнее, желая, чтобы засмеялся и он. Но Александру остался холодным и чужим, видимо восприняв твои слова как упрек.
– Выращивал, но совсем недолго. И не просто так – я биолог и делал кое-какие опыты. А когда начались всякие разговорчики – знаешь же наших людей! – из-за этой моей несчастной теплицы, которую я строил с такими муками, прямо с ног сбился, пока достал стекло, вот тогда-то я и вынужден был направить свою жизнь по другому руслу.
– И что же ты теперь делаешь?
– Понимаешь, я хотел выращивать ранние овощи, которые созревают, когда солнце греет еще слабо, а Лина издевалась надо мной: мол, будешь еще выращивать и при лунном свете… Все они точно сговорились, стыдили, издевались… Теперь я почти никуда не выхожу. А дело свое все-таки делаю.
– Что же ты делаешь, Александру? – спросил ты только для того, чтобы не создалось впечатления, будто уже все знаешь.
– Выращиваю цветы… За ними приходит некий Филипп, старый мой знакомый. Приходит, да вот уже целую неделю не показывается. – Он вытер со лба пот и погрузился в раздумья. Через некоторое время спросил, меняя разговор: – Так чем, говоришь, занимаешься в столице?
– Пока еще ничем. Осенью начну.
– Значит, будешь прокурором?
– Нет, только адвокатом.
– Ага, защитник людей от страданий…
– Адвокат в наше время, – начал ты было длинный доклад, – еще и воспитатель…
– Скажи, а если я подам на него в суд?
– За что?
– За моральное преступление. Хоть и не хотелось бы апеллировать к закону, хоть и говорят, что истинная справедливость должна быть выше любого уголовного кодекса… но если на самом деле все происходит иначе, если человеку приходится быть собственным своим адвокатом…
– И прокурором, – добавил ты, но Александру не слышал или сделал вид, что не слышит.
– Ты судья и должен знать, каковы они, люди, – сказал он и наконец пригласил тебя войти в дом.
Вы прошли коридор и оказались в другом, поменьше, со множеством дверей, ведущих в разные стороны.
– Вот и мой дом… Не кажется тебе низковатым?
– Живешь, как птица в кодрах… С новым домом, с новым счастьем! – И ты разбросал последние семена конопли, которые выгреб со дна кармана.
Александру смотрел на тебя подозрительно: неужели проделал такую дорогу лишь из-за обычая, который соблюдают те, кому больше нечего делать? – об этом, казалось, говорило его лицо, потерявшее прежнюю живость.
– Птица? Может быть, но та, которую выслеживают ястребы. Кодры полны ястребов, Леун, и думаю, большего наказания, чем знать, что ты несправедливо обижен, не существует.
Вы вошли в комнату направо. Александру прошел вперед и выключил электрический свет – теперь намного бледнее, чем свет дня, он окрашивал стены и предметы в мрачные безжизненные тона. Окна в комнате были большие, и через секунду жизнь обрела естественную окраску. Жизнь, о которой ты знал только то, что довелось услышать из чужих уст.
– Знай, вину мою можно взять тремя пальцами и развеять на самом что ни на есть слабеньком ветру.
– В новогоднюю ночь принято говорить о том, чего хотелось бы, а не о том, что было.
Из соседней комнаты, куда вела двойная стеклянная дверь, долетели обрывки мелодии. Кто-то ставил пластинки, но звуки таяли в тишине, задыхались, как в вате.
– Какая странная тишина. Не слышишь собственного дыхания, стука сердца.
Слова твои произвели неожиданный эффект. Александру приоткрыл дверь в соседнюю комнату и коротко приказал:
– Кончай развлекаться!
Потом обернулся к тебе, оставив дверь приоткрытой, так, что теперь можно было уловить каждое движение: одной рукой выключили проигрыватель, другой положили на место пластинку.
Александру стоял посреди комнаты, не зная, за что взяться, в пальто, наброшенном на плечи, небритый, невыспавшийся, голодный, и только благодаря этому производил впечатление человека, озабоченного мировыми проблемами.
– Единственная моя вина, что я женился на Лине, женился после смерти мамы, которая, пока жила, и слышать о ней не хотела… Теперь должен платить алименты, деньги немалые… Ребенок – мой, похож на
