слуги, одного пажа верхом и другого пешего, который шел впереди и вел названных животных. Когда это диковинное шествие увидели на улицах Флоренции, люди, как водится, сбежались посмотреть на него и каждый спрашивал: «Ах, что же это такое?»
Слуга отвечал: «Это два осла, которых Микелоццо посылает мессер?
Бернабо».
Кто кривил губы от изумления, кто пожимал плечами, один спрашивал; «Что это? Разве мессер Бернабо стал возчиком?»
Другой: «Уж не приходится ли ему возить мусор?»
Большинство говорило: «Ей-богу, это такая глупая шутка, которой никогда не бывало», и еще много других вещей, какие говорятся в большинстве случаев людьми.
Когда ослы с их слугами были за воротами Сан-Галло, [423] то с ослов сняли попоны и положили их в дорожный мешок; по прибытии в Болонью, прежде чем въехать в город, слуги снова надели их на ослов. Когда же' они вошли в город, то болонцы стали спрашивать: «Что это такое?»
Одни полагали, что это беговые лошади, другие – что это обыкновенные клячи, а потом, увидя что это такое, один говорил другому: «Ей-ей, это ослы!» Они стали спрашивать у слуг: «Что все это означает?»
Слуга отвечал им: «Это два осла, которых один знатный флорентиец дарит миланскому синьору».
В то время как они расспрашивали, один из ослов начал кричать. Тогда некоторые сказали: «Вы посадили бы их, право, в клетку, они так хорошо поют!»
Когда шествие достигло гостиницы Феличе Амманати, то с одной стороны посыпались вопросы, с другой – раздался смех.
– «Что это такое?» – спросил Феличе и многие другие.
Слуга объяснял. – «Проваливай с богом, – говорил каждый, – ведь это никогда не виданное дело, чтобы такому большому синьору дарили двух ослов».
В то время, как стоявшие перед гостиницей глазели на ослов, один из них стал издавать звуки и опорожнять кишечник. Феличе спросил: «А что, Микелоццо приказал вам подарить мне эти звуки и эти извержения?»
И, обернувшись к слуге, прибавил: «Смотрите, когда вы станете передавать ослов синьору, чтобы они не издавали этих громких звуков, потому что вам, пожалуй, за них достанется на орехи».
Слуга отвечал на это: «Постараемся, чтобы дело прошло хорошо; ведь синьор знает отлично, что ослы опорожняются».
Феличе и все находившиеся там флорентийцы и болонцы все-таки не могли взять в толк, чтобы можно было сделать такой подарок, и даже после того как ослов увели, они больше месяца только и говорили, что О них. Я не хочу затягивать рассказа, который мог бы оказаться слишком длинным, так как ослы в своих попонах с гербами торжественно проходили через многие области, и всего того, что думали о них жители Мадены, что говорили в Реджо, как удивлялись этому чуду в Парме, Пьяченце и Лоди, всего того, что говорилось о них в названных городах, где это казалось совершенно небывалым делом, не пересказать и за целый месяц.
Когда они явились в Милан, то сбежалось множество народа поглядеть на них. – «Что это? Что это такое?» Каждый пожимал плечами и не знал, как выразить то, что хотелось сказать. Добравшись до дворца синьора, слуга, сопровождавший ослов, сказал привратнику, что он явился от Микелоццо, чтобы преподнести синьору некий подарок. Привратник увидел через дверь двух ослов, покрытых попонами. Он пошел к синьору, доложил ему об этом и прибавил, что видел как будто двух ослов, покрытых алым сукном. Услышав это, синьор изменился в лице и сказал: «Иди и скажи слуге, чтобы он вошел».
Слуга является к синьору и излагает поручение, данное ему Микелоццо. Синьор, выслушав его, сказал: «Передай Микелоццо, что я сожалею о том, что он посылает мне двух своих товарищей и остается, таким образом, в одиночестве». Он отпустил слугу, послал за некиим человеком, управлявшим всеми его вьючными животными и носившим имя Бергамино да Крема,[424] и приказал ему: «Ступай, прими этих ослов, возьми попоны и вели тотчас же скроить из них кафтан себе и всем другим погонщикам мулов и ослов, которые возят соль из моих солеварен. Гербы, находящиеся на попонах, пускай каждый из этих людей носит на груди и на спине, а герб Микелоццо пусть будет под ними, а тем людям, которые привели ослов, вели подождать ответа».
Бергамино так и сделал; он пошел во двор, взял ослов и поставил их в конюшню, а попоны сложил в одной из комнат. В тот же день он послал за портным и велел ему скроить из алого сукна четыре кафтана – себе и трем другим погонщикам мулов и ослов, служивших при дворе синьора Бернабо. Когда кафтаны были готовы и надеты людьми на себя, на подаренных ослов навязали вьюки, вывели их из Милана, и они вернулись нагруженные овсом, а Бергамино и прочие шли позади. Их спрашивали: «Что это значит, что все вы одеты в красное сукно с гербами и идете позади этих ослов?»
Бергамино ответил: «Один дворянин из Флоренции, по имени Микелоццо, прислал мне в дар этих ослов, покрытых красным сукном, и я ради него сделал из этого сукна одежду себе и вот этим людям».
И все это он исполнил так, как ему приказал синьор.
После этого Бергамино попросил секретаря синьора написать Микелоццо ответ и сообщить от его имени о том, как он, Бергамино, получил двух ослов, покрытых алым сукном, как он тотчас велел положить на них вьюки и употребить для службы синьору; ослы же эти хорошо снесли поклажу. Кроме того, он велел написать, что из того сукна, которым были покрыты ослы, он сделал платье себе и трем погонщикам с гербами синьора и его, Микелоццо, гербом под ними, чтобы оказать ему честь. В таком наряде они в течение нескольких дней ходили по Милану за ослами всем напоказ и рассказывали о том, кто прислал этих ослов. Когда письмо со всякими такими подробностями было составлено, Бергамино велел его сложить, подписав в конце: Бергамино да Крема, заведующий вьючными животными великолепного синьора миланского и т. д. А сверху было написано: «Брату моему, Микелоццо или Бомбоццо де Бомболи во Флоренции». Когда письмо было закончено и запечатано, Бергамино передал его слуге Микелоццо и сказал: «Вот ответ, ты можешь уезжать, когда тебе захочется».
Слуга этот, однако, хотел поговорить с синьором в расчете, быть может, получить деньги за переданный подарок, но он так и не смог добраться до него. Тогда он вернулся во Флоренцию с письмом от Бергамино и, явившись к Микелоццо, передал ему его в руки. Когда тот стал читать надпись, то совсем сомлел. Вскрыв письмо, он прочел, кто его посылает, и тогда ему стало еще хуже; прочтя же самое письмо, он всплеснул руками и, позвав слугу, спросил его: «Кому передал ты мое письмо?»
