«И давно не был, – думалось ему, – и ушел тогда, якобы от кровотечения носом?.. Ругаться будет. Ну, и черт с ним»!
Глазам Шумского представилась очень большая горница совершенно пустая. Вдоль одной стены были стойком расставлены, приперты к ней длинные доски, а около них, на полу, стояло несколько ведерок. Вокруг них двигались трое крестьян и один солдат, все с кистями в руках, а между ними, спиною к Шумскому, – был сам граф Аракчеев, в сюртуке без эполет.
При звуке запертой двери он обернулся. Увидя сына, Аракчеев уперся в него своими безжизненными стеклянными глазами. Ни единый мускул в лице его не шевельнулся.
Молодой человек почтительно приблизился. Граф поднял и протянул руку. Шумский, едва коснувшись до нее пальцами, как всегда чмокнул край рукава. Затем, ни слова не сказав сыну, Аракчеев повернулся опять к малярам и заговорил с ними, кратко, однозвучно, сухо выговаривая слова. Маляры отвечали вперебивку и говорили довольно свободно.
Было очевидно, что вследствие вольного обращения с ними всемогущего вельможи, они видели в нем только простого барина.
– Ну, ты, теперь малюй вот эту! – выговорил Аракчеев, указывая солдату одну из досок.
Солдат взял ведерко, опустил кисть и, приблизившись к доске, начал мазать.
Тут только Шумский заметил, что доски, припертые к стене, были уже наполовину вымазаны. Штук десять лоснились, выкрашенные разноцветными красками, и штук пятнадцать оставались еще чистыми.
Покуда солдат мазал доску, на этот раз темно-коричневой краской, Аракчеев обернулся к одному из маляров и выговорил:
– Стало быть, коли через год шпаклевка оказалась, то прямо – драть насмерть?
– Дери, ваше сиятельство! Задирай! Я за свою ответствую на десять годов. А это уж какой маляр!
– Прямо такого драть? – повторил Аракчеев.
– Прямо драть, ваше сиятельство!
– Насмерть?
– А уж это как вам будет благоугодно, – улыбнулся маляр, принимая слова за шутку.
– Ты что ухмыляешься? – с оттенком снисхожденья, но сухо произнес граф. – Полагаешь, не запарывал я вашего брата досмерти?
– Как можно-с! Знамое дело. Без этого как же-с?
– У меня, голубчик, в Грузине так порют, как нигде нпо всей России – скажу – не умеют. У меня нет этого заведения, как у дворян-помещиков: всыпают зря по триста да четыреста розог. У меня двадцать пять дадут, да таких, что лучше сотни!
– В этом деле тоже наука нужна! – отозвался маляр.
– Ну, вот, и врешь! – громче воскликнул Аракчеев, обращаясь к солдату, который уже кончал доску. – Гляди! Раскрой бурколы-то свои! Нешто это тот колер? Глядите, что он делает! – обернулся Аракчеев к малярам.
– Переложил малость бакану, – отозвался один из мастеровых.
– Какой теперь надо прибавить? – спросил Аракчеев у солдата.
Солдат вытянулся в струнку и глупо пялил глаза. По лицу его казалось, что он даже не собирается ответить.
– Какой краски добавить?! – громко выкрикнул Аракчеев.
И солдат вдруг еще громче графа развязно и бойко рявкнул.
– Не могу знать, ваше сиятельство!
В голосе его была та твердость и уверенность, как если бы он прямо и точно определял требуемое вопросом.
– Молодец! – выговорил граф. – Начинаешь привыкать. Терпеть не могу, когда ваш брат путает да брешет! Отвечай прямо, ясно: «не могу знать» – и конец.
– Не могу знать! – еще громче и охотнее брякнул солдат.
– Ну, вот что ребята. Вы мне его в месяц времени обучите. Чтобы он у меня по первому слову всякие колеры пускал, а чтобы из всякого колера хоть десять разных выходило. А обучишься, – прибавил граф, обращаясь к солдату, – унтер-офицером будешь, а то и фельдфебелем будешь! Какой ты губернии?
– Костромской, ваше сиятельство!
– А уезда?
– Не могу знать, ваше сиятельство!
– А как сказывают? Чай слыхал от людей?..
– Кш… Кишмяшенского!
– Кинешемского?
– Точно так, ваше сиятельство!
– А сколько тебе лет?
– Не могу знать, ваше сиятельство!
