– О чем еще?
– Да вот, о князе… Ведь сватается!
– Знаю… Да вам-то двоим – тебе, дураку, и ей, дуре, о чем было толковать?.. Предоставьте Сергею Сергеевичу ведать все, а то, вишь ты, два болвана сошлись вместе, туда же – толкуют!
– Матушка мне, Никиша, сказывала все. Она мне наказывала, как мне себя теперь вести… насчет то есть Нилочки… Все это подробно мне разъясняла. Во-первых, говорит, я должен…
– Ах, скажи на милость! Он еще будет мне свою дичь выкладывать! Замолчи, чертова перечница! Стану я слушать, что тебе Анна Павловна наказывала!.. Ты лучше послушай, что я тебе скажу… Боишься ты очень своего тятеньки? Ну, отвечай же. Да встряхнись! – прибавил Никифор, подражая Мрацкому, так как часто слыхал, как тот при посторонних лицах говорил это слово жене. – Ну, очень боишься?..
– Вестимо, боюсь!
– Пойдешь ты говорить с батькой о важнеющем деле… так очертя голову, перекрестившись, была не была?.. Пойдешь, что ли?
– Не знаю…
– Ну, слушай… Как ты хочешь, хоть помирай от страху, а ступай ты к батьке своему и скажи ему так… Да ты не развешивай уши! Слушай! В одно глухое ухо впускай, а другое заткни пальцем, чтобы у тебя, что я скажу, в пустой голове хоть до завтрого бы пробыло. Ступай к батьке и скажи: Никифор, мол, говорит, напрасно вы им пренебрегаете… Взяли бы вы его к себе, на всякое он дело человек способный. Никифор говорит, что возьмется хлопотать и действовать… И так ли, сяк ли, а Неонила Аркадьевна выйдет добровольно замуж за дурака Илью Мрацкого. Запомнишь?
Илья глупо рассмеялся, широко раскрыв рот.
– Полно! Закрой глотку-то! Понял ли ты?
– Понял, Никита. Что ж, этакое я не боюсь идти говорить…
– Ну, и слава тебе, господи!.. Что же ты скажешь, повтори!
– А пойду скажу: так и так, Никифор берется Нилочку за меня замуж выдать…
– Ну, что ж, пожалуй, хоть и так! Да чего ты, дурак, не скажешь, то твой отец сам поймет. Вот голова, не чета этой!..
И Никифор стал стучать Илью пальцем по лбу.
– Ты скажи, Никифор сказывает, такое надумал удивительное приключение, такую выискал веревочку, какою никакой черт никогда никого не перепутывал. Такая веревочка ахтительная, так я всех ею перепутаю по ногам, что ли, что все у меня кувыркаться начнут! А пока все будут кувыркаться, дело Илюшки Мрацкого наладится: кто подохнет, кто без вести пропадет, кто ума решится. А тем временем Илюшка Мрацкий с Неонилкой Кошевой обвенчается. А достопочтеннейший Сергей Сергеевич все состояние крутоярской царевны в руки заберет, потому, собственно, что, надо полагать, он своего Илью и женатого вместе с невесткой будет кнутом стегать до последнего своего издыхания и так, гляди, все дела устроит, что сам у собственного своего сына или у внучат единственным прямым наследником всего состояния окажется… Так понял ты, что я говорю?
– Понял, понял!.. Да как же это ты, Никита, сделаешь?
– Вот дурак-то! Вообразил, что я ему сейчас все объяснять стану! Да если бы я и стал объяснять, так ты не поймешь ничего, оловянная голова!.. Ну, когда же ты к отцу пойдешь?
– Когда желаешь.
– Ну, завтра рано утром ступай. Сегодня, как я смекаю, у него и на душе, и в разуме все перетолчено… Уж очень, говорят, нонешний день крут вышел! Ну, вот завтра утром и ступай. Коли что заспишь, приходи рано утром, я тебе опять повторю, да прямо от себя свежеиспеченного и направлю к Сергею Сергеевичу. Да, впрочем, немудрено. Затверди одно: Никифор берется меня, дурака, на Нилочке женить, если вы только его к себе приблизите и с ним в совет и в уговор пойдете. Ну, вот теперь ступай! А я утомился от батькиных поручений в Самаре – спать лягу.
Илья с глупым недоумением на лице ушел от приятеля, а Никифор, дождавшись, пока шаги приятеля замолкли в соседних горницах, надел шапку, открыл окно, которое было аршина на четыре от земли, и огляделся в полумраке. Прямо под стенами левого флигеля начиналась чаща кустов сирени и акации.
Никифор прошел в соседнюю горницу, крикнул Алешку и приказал:
– Кто ни спросит, – батюшка или кто другой, – скажи, уморился, спать лег и ни за что себя будить не приказал. Разбудят – драться учну! И так до завтрашнего утра не смей ты тут шуметь, а всего лучше уходи куда!
– Слушаю-с! – пискливо ответил мальчуган, привыкший ежедневно получать здоровые колотушки от молодого барина.
Никифор вернулся в свою горницу и заперся на ключ, а затем снова отворил окно, перемахнул через подоконник и привычным ловким прыжком очутился на земле среди кустов сирени.
Здесь достал он длинный шест и им притворил рамы окна. Затем он припустился скорым шагом, а то и рысцой к селу. Миновав две, три избы, он приблизился к околице, перелез плетень и, пройдя двор, вошел в избу.
– Степан! – крикнул он громко.
Чей-то голос отозвался, и крестьянин низенького роста отворил дверь.
– Аксютка? – выговорил Никифор.
– Нету…
– Как нету?! – вскрикнул Никифор.
– Ее взяли.
