– Нет, увольте, – выговорил Галкин вежливее.
По мере того, что приезжий разговаривал с ним, он заметил, что имеет дело действительно с кем-то из крупных вельмож Петербурга. Ему казалось даже, что он видел где-то этого богатыря и что с его лицом, его фигурой связывается какое-то странное, особенное воспоминание. Если бы ему сказали, что этот человек крайне высокопоставленное лицо, пожалуй даже приближенное к монархине, то Галкин согласился бы тотчас же. Какое-то внутреннее чувство подсказывало офицеру, что самое лучшее поскорее убраться от сановника, особенно после того, что он здесь начудил.
– Нет, избавьте, увольте, – заговорил он несколько конфузливо.
Проезжий встал с места, приблизился к Галкину, положил ему руки на плечи и вымолвил:
– Ну, голубчик, не знаю, как вас звать. Ну, дорогой мой, соколик… Сделай милость. Ну, пожалуй, ну оставайся! Куда же вам идти? Ночевать негде, ехать в эдакую темь, тащиться будете да в яме заночуете… Да что тут толковать, не пущу я вас. Пожалуйте мешок.
Проезжий взял из рук Галкина мешок, бросил его на лавку и потащил его снова на прежнее место за стол.
Фигура и голос этого человека вдруг так подействовали на офицера, что он смягчился, сконфузился и не знал, что отвечать.
– Как прикажете, – вымолвил он наконец виновато.
– Приказывать не смею, а прошу. Гей, вы! – крикнул проезжий. – Тащи живо ужинать. Мы сейчас тут с вами плотно поедим и выпьем. А затем ты мне, господин стрелок, пояснишь, за что изволишь так палить по проезжим.
Богатырь сбросил с себя шапку, расстегнул ремень и, распахнув кафтан, уселся за стол, куда уже насильно засадил своего нового знакомого, совершенно такого же богатыря.
XV
Чрез несколько минут после отданного приказания горница в Карповом доме преобразилась как бы в сказке. Вереница слуг прошла перед глазами сидящих, и каждый что-нибудь принес. Пред Галкиным, который, смущаясь и раскаиваясь, сидел около проезжего сановника, уже был накрытый скатертью стол, а на нем фарфор, хрусталь, серебро, разные холодные яства и разнородные бутылки вина. Когда все было уставлено, едва помещаясь на столе, сияя и блестя, лакей внес большой канделябр о пяти розовых свечах. Камердинер, по которому стрелял Галкин, остался один в горнице и, став у порога с салфеткой, выговорил шутливым голосом:
– Ле супе леверси!
– Чучело гороховое! – рассмеялся проезжий, весело принимаясь прежде всего за швейцарский сыр.
– Что ж. Опять не так? – отозвался лакей фамильярно. – Ну, так скажем… Ле супе лесерви. А по-моему, «леверси» лучше. Не так, что ли? скажите.
– Скажите. Это, братец, всякий учитель, коему деньги платят – откажется, – отозвался барин. – Так тебя до светопреставления и обучать все одному слову. Убирайся! Мы теперь такую беседу поведем, при которой тебе быть не подобает.
Лакей тотчас вышел тихо, затворив за собою простреленную дверь, и невольно тряхнул головой, поглядев на дыру.
– Ну-с, господин встречный-поперечный, – заговорил сановник. – Чокнемся! За ваше здравие и путешествие. Кушайте еще и ответствуйте… Как вас звать? По порядку. Имя ваше крестное, так сказать…
– Алексей, – отозвался офицер.
– Что? Вот как! Славно! Ну, а по батюшке?
– Григорьевич…
– Что-о? Что вы? Балуетесь, что ли? – удивился проезжий, откидываясь на лавке и прислоняясь к стене.
– Нет-с. Да что ж вам тут кажется чудесного? Алексей Григорьевич – самое простое наименование.
– Простое-то простое. Да не здесь, при мне, на Московской дороге, в этой избе… Да еще после нашего стрельбища. Чуда нет, а диво есть.
– Виноват, не понимаю…
– А фамилия?
– Галкин.
– Галкин! Час от часу не легче… Тоже птица. Скажи на милость! Вот так финт! Галкин?
– Да-с. Фамилия несколько смешная для других. Но я привык.
– Ничего нет смешного. Мало ли эдаких, так сказать, птичьих фамилий: Воронов, Сорокин, Воробьев, Грачев, хоть бы и Орлов.
– Да-с. Все эти прозвища, конечно, все одно. Только не Орлов. А уж особливо теперь.
– Почему же это… теперь?
– Потому, что в наши времена проявились графы такие… Орловы.
– Точно, но ведь они тоже по птице орлу прозываются, как и вы по птице – галке.
– Орел и галка! – рассмеялся Галкин. – Сходствия мало.
– Немного. Но обе – птицы.
