влюбился он в молодую девушку, которой покровительствовал кровопийца-герцог, и как женился на ней. А из-за этого вся жизнь пошла прахом. И до сих пор отзывается.
В своем повествовании князь Аникита покривил душой. Он, конечно, не сказал, что своею женитьбою на немке желал выйти в люди, а попал впросак. Напротив, из его слов выходило, что он, в силу любви к молодой девушке, пожертвовал карьерой. Он якобы хорошо предвидел будущее падение Бирона и немецкой партии и затем воцарение «дщери Петровой», но любовь все превозмогла… И как ожидал он, так и потерял все… И вся жизнь повернулась иначе…
Гость слушал с большим вниманием рассказ князя и соболезновал.
Князь, окончив свое подробное повествование, ожидал услыхать что-либо себе в утешение, хотя бы намек, что не все пропало безвозвратно, что его положение поправимо, что если бы царица узнала все, то, быть может…
Но гость ничего не промолвил в утешение хозяина, а вдобавок рассердил его. Пришлось даже скрыть в себе ту досаду, которая сказалась вдруг в князе от замечания гостя.
Собеседник заметил, что такому филозофу и нелюдиму, как князь, и не нужно было бы все то, что он внезапно потерял от дружества с Бироном.
«Хорошо тебе рассуждать! – мысленно воскликнул князь и озлобился. – Влез бы ты в мою душу да поглядел, охотой ли я пошел в нелюдимы».
И он тотчас прибавил вслух:
– Так-то так, Алексей Григорьевич. Да ишь, бывает, филозофия приходит к человеку незваная… Вот, к примеру сказать, – не все иноки в монастырях от мира спасаются, иных загнала в пустынножительство обида на людей…
– Бывает, – со странным вздохом отозвался богатырь. – Одна неудача, другая, третья… И пойдешь в келью Богу молиться…
Наступило молчание. Князь был совершенно недоволен итогом своей беседы с именитым гостем. Он будто ждал чего-то от своей искренней исповеди и разочаровался.
Он снова повел беседу о Петербурге и о дворе, но гость на все вопросы хозяина о царице и о придворной жизни отвечал уклончиво, иногда отзывался полным неведением.
– Мне это все, князь, мало любопытно, – отвечал он. – В качестве петербургского жителя все эдакое видишь и знаешь, но собственно желания все это ведать нету во мне…
Истощив предметы беседы, князь заговорил умышленно о лошадях. Собеседник оживился и спросил – правда ли, что у князя есть шестерик коней, каких нет ни у кого в империи?
– Серебряный? Есть, – улыбнулся князь самодовольно. – Если не сочтете, Алексей Григорьевич, для себя беспокойством, то могу сейчас же вам его представить.
– Сделайте милость! – быстро поднялся с места богатырь. – Сейчас готов идти на конный двор.
– Так пожалуйте.
Через минуту хозяин и гость были уже снова в зале. Князь, сделав несколько шагов, остановился, и плохо скрытая досада появилась на его лице. Он снова увидел на стуле, около окна, плечистую фигуру офицера, о котором совсем было и думать перестал.
Но, конечно, не одно присутствие этого незваного посетителя рассердило князя, а уже совершенно иное и неожиданное обстоятельство. С этою «непрошеною галкой», как мысленно выразился князь, сидел его сын Егор, появившийся в доме раньше условленного времени.
Но и того мало!.. И то цветочки! А ягодки в том, что «дурень Егорка», сидя около офицера, бесцеремонно развалившегося, собственно не сидел, а как-то подобострастно торчал на кончике своего стула. Он, по- видимому, не только любезничал «с галкой», а унижался, «черт знает с какого дьявола»!
Едва только незваный гость увидел вышедших из кабинета, как тотчас же поднялся с места и принял вежливый и скромный вид. Пропуская мимо себя филозофа-князя, «галка» даже глаза опустила, встретив неприязненно-холодный взгляд хозяина.
«Нахал эдакий», – подумалось князю. И затем, обернувшись к своему спутнику, он вымолвил, показывая на сына:
– Алексей Григорьевич, позвольте иметь честь представить вам сына моего…
– Мы, князь, уже знакомы… – проговорил гость. – Мы не раз встречались, хотя не упомню где…
Он поздоровался с князем Егором и быстро двинулся далее…
Князь удивился вдвойне, ибо, оглядев внимательно сына, заметил в нем что-то особенное. Спросить было нельзя – надо было следовать за гостем.
«Какой бес в тебя влез!» – подумал Телепнев.
Князь Егор показался отцу смущенным, будто оробевшим, даже имел вид совершенно потерянного человека.
Когда князь, сопровождая гостя, уже выходил на крыльцо, за спиной его раздался сдавленный и робкий шепот сына, догнавшего их.
– Батюшка… Простите.
– Чего ты, – обернулся князь, отставая от гостя.
– Я… Простите… Я за вас опасаюсь… Человек сильный.
– Что ты? Белены объелся?.. – сильным шепотом отозвался Филозоф, сразу вспылив и грозным взглядом меряя сына с головы до пят. – Рехнулся, что ль? Тебе, дураку, самый лядащий питерский франт в страх и в диковинку.
– Стерпит, батюшка, а потом… отплатит!
