Том 11. Благонамеренные речи

«краеугольных камней», «основ» и «союзов» оставалось «обуздание» «простеца», оболванивание народных масс, дабы держать их «в узде». И только слепота и бессознательность народа, того самого «простеца», трудом которого держится земля, делают возможным существование этого безумного и бесчеловечного мира, отрицающего самого себя.

Салтыков с болью пишет о тяжелом экономическом и нравственном положении крестьянства в пореформенную эпоху, когда на него навалился двойной гнет. Для кузин Машенек, Деруновых, Тебеньковых крестьянство по-прежнему — «хамское племя», «непросвещенная чернь», «печенеги», «бунтовщики». Для Салтыкова крестьянин — единственная и главная производительная сила русской земли. Ему как бы «от бога назначено, чтобы завсегда в труде время проводить».

Трагедия народа — не только в непосильном труде и варварской эксплуатации со стороны старых и новых «столпов» общества. Трагедия его, выраженная Салтыковым в знаменитой концепции «глуповцев», — в неразвитости его самосознания, в его забитости, невежестве, темноте. Тяжелый экономический гнет, вся система «призраков», «краеугольных камней» мешают прозрению «простеца», затуманивают его сознание. Мы не встретим на страницах «Благонамеренных речей» ни одного крестьянского характера, который свидетельствовал бы о пробуждающейся социальной, революционной энергии народных масс. Таково было убеждение Салтыкова, которое он пронес через все 60-е и 70-е годы, — «общественная забитость» народных масс превратила русский народ в того самого «простеца», который даже не попытался разорвать «узду», надетую на него «дирижирующими классами». Всем своим творчеством писатель предостерегал от каких бы то ни было иллюзий в отношении революционных возможностей того реального крестьянина, которого он видел, знал, исследовал в пореформенную эпоху.

Такова была позиция просветителя и революционного демократа, тосковавшего из-за отсутствия революционности в массах великорусского населения, видевшего смысл собственной жизни и деятельности в том, чтобы по мере сил своих помогать народу «выйти из состояния бессознательности». В этом, а не в прямых, практических призывах к народной революции, условия для которой, на взгляд Салтыкова, пока еще не созрели, проявляется революционно-демократический идеал писателя.

Чтобы разбудить народ — нужно время и труд «без всякого расчета» на немедленные «практические последствия», труд революционно-просветительский, конечная цель которого — освобождение простеца от «призраков», от придавивших его сознание мифов, фетишей, «краеугольных камней». А для этого необходимо «серьезно анализировать основы насущного положения вещей и обратиться к основам иным»[499]. Так Салтыков осмыслял собственные задачи — социального, политического писателя.

Это не значит, что он с предубеждением относится к революционному подвигу, рассчитывающему на немедленные «практические последствия». В рассказе «Непочтительный Коронат» он с уважением и симпатией пишет о молодых людях, чье слово не расходится с делом, о тех, кто «принимают радикальные решения и приводят их в исполнение. Придет молодой человек (родственники у меня между ними есть <подчеркивает Щедрин>), скажет: «…прощайте! я на днях туда нырну, откуда одна дорога: в то место, где Макар телят не гонял!» <…> Сказал, что нырну, и нырнул; а через несколько месяцев, слышу, вынырнул, и именно в том месте, где Макар телят не гонял. Словом, исполнил в точности: стремительно, быстро, без колебаний». Всем последующим подтекстом Салтыков показывает, что «нырнул» этот молодой его «родственник» в революционную деятельность: «Он, молодой- то человек, давно уж порешил, что ему там лучше — благороднее! — а нам, старцам <то есть либеральным русским «фрондерам» из «поколения сороковых годов», от лица которых ведется рассказ>, все думается: Ах! да ведь он там погибнет!» Эта ироническая реакция рассказчика на подвиг революционного самопожертвования, реакция «страстного соболезнования к гибнущему, которым вообще отличается сердобольная и не позабывшая принципов гуманности половина поколения сороковых годов», выявляет истинное, исполненное самого высокого уважения и понимания, отношение самого Салтыкова к «геройству». Да, он не ждет скорых практических результатов, но не считает «геройство» бессмысленным. Для него «смысл подвига. высокого» по-прежнему заключается «в его преемственности и повторяемости», в том, что примером своим он возбуждает в людях «горячую жажду деятельности».

В рассказе «Непочтительный Коронат» он заостряет внимание читателя на нравственной, идейной основе «подвига высокого»: молодые люди идут в революцию не просто «так»: «..ли с того ни с сего, взял да и удрал или нырнул; <…> в них это мало-помалу накапливается <…> Накопится, назреет, и вдруг бац! — удеру, нырну, исчезну… И как скажет, так и сделает». Копится, зреет-что? Да прежде всего понимание всей ложности, бесчеловечности существующего правопорядка, неистинности самих «основ насущного положения вещей».

Отчужденность Короната от благонамеренных «основ» и «краеугольных камней», подчеркивает Салтыков, «обдуманная, сознательная». Правда, его конфликт с современным ему прогнившим обществом — пока что семейно-бытовой: Коронат не может продолжать свое образование по юридической части, он в «Медицинскую академию» хочет. Но важно уже само требование свободы выбора, свободы распоряжаться собственной судьбой, важна мотивировка его нового выбора. Коронат хочет быть медиком, потому что «в корень бытия проникнуть желает». Он стремится вырваться «из омута и <…> остаться честным», он не хочет оставаться в «доме терпимости», именуемом современным ему обществом, и уж тем более не хочет заниматься тем, что его родственник, судебный следователь, юрист, полагающий свою профессию «самой священной» из всех, именует «самозащитой» общества «против современного направления умов-с».

Коронат — из числа тех молодых людей, которые противопоставили себя не только семейным, но и государственным «устоям», он — на пути к «основам иным». Весь контекст рассказа заставляет нас поверить, что в своем нравственном развитии Коронат идет к тем, кто «голодную свободу» предпочел «дому терпимости», кто «принимает самые радикальные решения и приводит их в исполнение».

«Благонамеренные речи», обнажая главенствующие противоречия пореформенного общества в целом, вырабатывали ненависть к ложным «основам» жизни и готовность к «порыву высокому», революционизировали общественное сознание страны, воспитывали борцов. В этом и заключались, в конечном счете, «практические последствия», та немалая польза, которую принесло это произведение Салтыкова — одно из центральных в его творчестве — русскому народу, русскому освободительному движению.

II

Замысел нового произведения, под названием «Благонамеренные речи», в привычной для Салтыкова структуре цикла или сборника отдельных очерков и рассказов, можно датировать лишь предположительно. Вероятнее всего, он возник летом или в начале осени 1872 года. Очерк в октябрьской книжке «Отеч. записок» этого года под заглавием «Благонамеренные речи. (Из путевых заметок)» явился первым звеном начатой новой работы, опубликованным пока без порядкового номера, что, впрочем, характерно для Салтыкова, который, как правило, первые очерки своих циклов печатал без номерного обозначения («Ташкентцы приготовительного класса», «Дневник провинциала в Петербурге» и др.). Но уже в январе, а затем в апреле 1873 года в «Отеч. записках» появились еще два очерка, рубрика — «Благонамеренные речи» и нумерация которых, учитывающая б качестве первого номера очерк, напечатанный в октябре 1872 года, указывали, что писатель продолжал начатое произведение именно в рамках цикла. Это было подтверждено и авторским примечанием к апрельской публикации, в котором сообщалось, что публикуемая глава «составляет предисловие к «Благонамеренным речам» (глава эта вошла в окончательную композицию цикла под заглавием «К читателю»).

Появление нового замысла именно в это время (лето — осень 1872 года) вполне закономерно, если учесть, что первые этапы работы над ним совпали с завершением трех крупных произведений писателя: «Господа ташкентцы», «Дневник провинциала в Петербурге», «Помпадуры и помпадурши». Работая над ними, Салтыков лишь время от времени обращался к «Благонамеренным речам», изредка печатая отдельные очерки (в 1872 — один, в 1873 — четыре). Основная же часть «Благонамеренных речей» была написана в 1874–1876 годах. При этом предпоследние шесть очерков, включая и те четыре, которые вошли потом в роман «Господа Головлевы», были написаны за границей, куда Салтыков уехал по требованию врачей в апреле 1875 года и где пробыл (в Германии и Франции) почти четырнадцать месяцев.

В письмах из-за границы к Некрасову Салтыков неоднократно сообщал о своем намерении в