Нет ни одного сколько-нибудь значительного сатирического цикла, в котором бы Салтыков не разоблачал пустословие и пустословов. Уже в «Губернских очерках» создается запоминающийся образ Озорника, сановного чиновника, усматривающего в бюрократии «высший организм» относительно всей прочей человеческой массы. Эпиграфом к этому этюду Салтыков ставит латинское изречение: Vir bonus, dicendi peritus[161]. Изобличению либерального фразерства и краснобайства немало места отведено в «Невинных рассказах» и «Сатирах в прозе». Разгул «обманного» слова в эпоху реформ, в эпоху «глуповского возрождения» образно запечатлен в красноречии помпадуров, нарциссов-земцев и других разновидностей тогдашних прогрессистов. О том, что «глупые мысли, дурацкие речи сочатся отовсюду, и совокупность их получает наименование «морали» и «что выслушивание азбучных истин становится действительно обязательным», Салтыков писал в очерке 1871 года «Самодовольная современность», добавляя: «…раздражает бесконечная удовлетворенность, не подозревающая даже возможности иного миросозерцания, кроме низменного» (т. 7, стр. 149, 153).
В пору, когда писались «Господа Головлевы», Салтыков предпринимает энергичное наступление против засилия лживого благонамеренного слова. Он клеймит «служительские слова», «ташкентский брех», под прикрытием которых осуществляется реакционная политика обуздания и ограбления.
Порфирий Головлев назван не Иудой, как известный евангельский персонаж, а Иудушкой, что сразу как-то его приземляет. Это именно Иудушка, где-то здесь, рядом, под боком у домашних совершающий каждодневное предательство. В семье, за чайком и обедом, в повседневном общении с родными, дворней, мужиками, соседями по имению плетет словесную паутину Порфирий. Салтыкова не случайно интересуют
По глубокому убеждению революционного просветителя, слово — это могучее средство общения и взаимопонимания людей, содержательный знак умственного человеческого опыта, орудие культуры и созидания. Со словом надо обращаться честно, — вслед за Гоголем говорил Салтыков. Автор «Господ Головлевых» должен был изобразить слово в извращающей его природу функции — разобщения людей, тиранического истязания их. Салтыков обнаружил великое умение образно раскрывать диалектику пустого «обманного» слова.
В ординарной речи героя, в лексике, в синтаксисе его словесных упражнений необходимо было открыть такие вариации, такие обороты, которые бы создали особую «стилистическую атмосферу» (Б. В. Томашевский), когда читатель вживе представил бы себе человека, не знающего другого слова, кроме праздного, бессодержательного. Такой эстетической целенаправленности языка, речевой характеристики персонажа Салтыков достигает мастерски.
Слово Иудушки имитирует благородные идеи, высокие душевные побуждения, прекрасные человеческие действия и поступки, тогда как на самом деле у героя нет ничего за душой, кроме бессердечия. Слова утрачивают свое настоящее содержание, свой настоящий смысл. Автор романа всюду показывает, что Иудушке неизвестны «муки слова». Он не ищет слова, а легко берет готовое чужое. Истертая пословица, выхваченная из Священного писания моральная сентенция, примелькавшаяся цитата из молитвы, ходячее изречение из арсенала старинной мудрости, истасканная житейская заповедь — все это затвердевшее, прописное, внутренне обесцененное, мертвое выступает у него нестерпимо скучным, назойливо нудным многоглаголанием, скрывающим живые человеческие чувства и мысли.
Словам Иудушки придана особая тональность. Его речь отличается ласковостью и витиеватостью. «Обманное» слово обычно звучит в сатире Салтыкова патетично, фразисто, громко, особенно громко произносится оно теми, кто лицемерит и предательствует на поприще гражданской, политической, служебной деятельности. Сфера жизни Порфирия Головлева — семья, собственное поместье. Здесь выступает он ревнителем христианской морали, семейных уз, помещичьей деловитости. Мимикрия «обманного» слова в сфере, доступной «дикому помещику», должна быть, конечно, иной, чем в столичной аудитории.
Салтыков писал: «Из уст человека не выходит ни одной фразы, которую нельзя было бы проследить до той обстановки, из которой она вышла». Писатель нашел для речевой характеристики своего пустослова именно ту интонацию, которая органически соответствовала обстановке героя, социально-психологической его сущности.
Автор романа дважды в особых отступлениях дает свое разъяснение головлевского типа (см. «Семейные итоги», «Расчет»). И делается это не потому, что объективное художественное изображение Иудушки само по себе недостаточно, а, по-видимому, потому, что в статьях и первых критических откликах на публиковавшиеся по частям главы Порфирий Головлев упорно именовался русским Тартюфом: «Иудушку — русского Тартюфа — автор обрисовал очень тщательно…»[162] Или: «Щедрин посвящает последнюю главу своего рассказа «Иудушке-кровопивцу» — этому русскому Тартюфу…»[163] и т. п. Возможно, эти печатные выступления были отголоском мнений, складывавшихся в широких кругах читателей, между тем как образ Иудушки ни по замыслу, ни по исполнению не давал материала для определения его формулой «русский Тартюф». Сходные психологические черты в образах Иудушки и Тартюфа не отрицал и сам писатель, усматривая их прежде всего в лицемерии. Но специфика художественного воплощения этого явления в каждом из них была своя и определялась различными общественными формами, порождением которых были русский и французский лицемеры. Салтыков и начинает свои разъяснения с этого главного пункта.
В его трактовке Тартюф (как и любой современный французский буржуа, добавлял сатирик) — лицемер сознательный. Лицемерие — знамя, вокруг которого собираются люди «дирижирующих классов». Они заботятся о «декоруме», о «красивой внешней обстановке», для того чтобы выгодные им институты религии, собственности, государственного порядка выглядели «приличными» и признавались бы за таковые народом. Лицемерие — это узда для массы людей, которые «нелицемерно кишат на дне общественного котла». Лицемерие не простая черта нравов, но сознательно утверждающееся начало официальной господствующей идеологии. «Иудушка не столько лицемер, сколько пакостник, лгун и пустослов». И Салтыков показывает своего героя именно в этом его качестве.
Сознательное лицемерие, с помощью которого «верхи» управляют, вызывает, как заметил писатель, «негодование и страх», а бессознательное лицемерие, лганье и пустословие, которые охватывают людей тех же паразитических классов, — скуку и омерзение.
В пустословии, в лицемерии Салтыков видит особую форму социального и духовного разложения класса, исторически себя изжившего и отравляющего атмосферу миазмами гниения. Автокомментарии писателя, как и вся художественная история семьи Головлевых, дают основание утверждать, что так расширительно понимал тип Иудушки сам Салтыков, посчитавший необходимым сопоставить своего Порфирия Головлева с Тартюфом.
Оригинальность созданного писателем типа выявляется и «нетартюфским» финалом Иудушки. Салтыков убедительно раскрыл тончайший психологический процесс, когда пустословие своей разъедающей, как ржавчина, сущностью разрушило личность героя.
Однако Салтыков отнюдь не склонен трактовать «запой праздномыслия» Иудушки как только нечто патологическое, как особую форму безумия. Писатель предлагает сложную социально-психологическую мотивировку. Наедине с самим собой, в призрачном, фантастическом мире Иудушка играет все ту же роль, что и прежде в действительной жизни, роль помещика-стяжателя. Он и здесь опутывает все и вся сетью кляуз, притеснений и обид, разоряет, обездоливает, мучает людей, мстит родным, штрафует мужика, сопровождая все эти воображаемые сценки оргией поучений и нудного морализирования.
Пустословие предстает здесь в его крайнем выражении. Все «готовности», заложенные в этой страсти, раскрыты автором до логически возможного конца. Средство постепенно превращается у Иудушки в цель. Он довольствуется одним процессом праздномыслия, не отягощенным практическими действиями и соображениями. Это, так сказать, чистое праздномыслие, чистое пустословие. Такое крайнее развитие порочной страсти приводит к разрушению личности, к обессмысливанию ее существования.
Писатель трактует этот процесс в широком историко-философском плане: Иудушка персонифицирует как бы общую черту жизни собственников, эксплуататоров, которых весь ход исторического развития выталкивает из колеи здоровой, разумной, полезно-производительной деятельности.
Однако в заключительных эпизодах романа Салтыков обнаруживает в Порфирии Головлеве
