славословить — а он, вишь, ведь что выдумал! — вместо того, чтоб объяснить уряднику его и кабатчиково полоумие, ответил уклончиво:
— Сами видите!
Тогда урядник окончательно не вытерпел и донес становому.
Становой сейчас же сообразил, что дело может выйти блестящее, но надо вести его умненько. Поехал в село будто по другому делу, а сам между тем начал собирать «под рукою» сведения и о поповском сыне. Оказалось: обулся поповский сын в лапти, боронит, пашет, косит сено… что̀ за причина такая? Когда таким образом дело «округлилось», становой обратился к батюшке:
— Что за причина такая?
— И сам не мало о сем стужаюсь, — объясняет батюшка, — и не раз вразумлял. Побеседуйте с ним — может быть, ваши вразумления больше подействуют.
Призвал становой поповского сына, спрашивает:
— Землю работаешь?
— Землю.
— Пашешь?
— Пашу.
— Что за причина такая?
Натурально, поповский сын глаза вытаращил. Наконец очнулся и сам предлагает вопрос:
— А разве запрещено?
— Запрещено не запрещено, а несвойственно…
— Так запретите же прямо, коли несвойственно. Я буду сидеть и баклуши бить.
Однако ж запретить становой не решился, а донес исправнику, так и так, в стане проявился поповский сын, кончил курс, мог бы быть диаконом, а вместо того ведет несвойственный образ жизни. Исправник тоже сейчас понял. Велел заложить тройку, подвязать к дуге колокольцы и поскакал в гнездо крамолы. Подкатив к батюшкину дому, молодцом соскочил с телеги:
— Что за причина такая?
— Не мало пытал я о сем с ним беседовать, — оправдывался батюшка, — но слова мои не приемлются. Не вразумите ли вы?
А матушка, с своей стороны, присовокупила:
— А уж для нас-то как бы хорошо было! Взять теперь хоть бы место дьякона: и яйца, и новина̀, и кудель, и всё такое… А из доходов часть — это само по себе.
Позвали поповского сына, не дали даже последний загон доборонить. И начал его, при отце и матери, исправник стыдить.
— Ах, молодой человек! молодой человек!
Но молодой человек не хочет чувствовать, да и шабаш. Только и слов у него на языке:
— Разве запрещено?
— Ах, молодой человек! да разве закон может всё предусмотреть? И как это вы так резко позволяете себе говорить: запрещено?! Не запрещено-с, а несвойственно-с. Предосудительно-с.
Однако ж как ни стыдил исправник поповского сына, последний точно осатанел. Твердит одно и то же:
— Ваше высокородие! сделайте божескую милость! позвольте пахать!
Тогда исправник, вместо того, чтоб с кротостью разрешить: паши, братец (только всего два слова и нужно)! — разодрал на себе в гневе вицмундир и воскликнул:
— Прекрасно-с! пашите-с! бороните-с! сейте-с! ха-ха-ха… сейте-с! Только знайте вперед-с: я умываю руки-с!
И, обратившись к батюшке, добавил:
— Жаль, почтеннейший старик! и вас жаль… и его-с… заблудшего-с! И вас, почтеннейшая матушка, жаль… всех-с! очень-очень жаль-с!
Исправник ускакал, а поповский сын сел на лошадь и поехал доборонивать брошенный загон. Батюшка вздохнул ему вслед и начал было: «говорил я тебе…», но поправился и спросил:
— А когда же двоѝть* собираетесь?
Прошло еще недели четыре. Поповский сын за это время успел не только сдвоѝть пашню, но и посеять озимое. Он уж заранее облизывался при мысли, что еще три-четыре недели — и наступит молотьба, как вдруг, в самый разгар его страдных мечтаний, у батюшкинова дома остановился тарантас, из которого на этот раз вылез уже целый статский советник. Статский советник оказался просвещенно-благожелательный, хотя и без послабления, и во лбу у него блестело «око», в знак питаемого к нему доверия.* Тем не менее он начал, как и все прочие:
— Что за причина такая?
У поповского сына даже в глазах позеленело при этом вопросе; однако он сдержался и с твердостью произнес:
— Имею желание молотить!
Статский советник, по-видимому, никак не ожидал, что дело примет такой оборот. Однако око во лбу его все-таки не замутилось гневом, но пристально взглянуло в глаза собеседнику и, к счастию для последнего, обнаружило недоумение, близкое к пониманию.
— Только и всего?
— Только и всего-с.
Дело было округлено; оставалось только выполнить некоторые формальности. Призвали понятых и осмотрели скарб поповского сына — оказалось, что он укрывает три чистых рубахи, новые пестрядинные портки, две пары онуч и зеркальце, перед которым, «по его показанию», он расчесывает по праздникам свои кудри. Распороли матушкины перины — нашли пух. Даже под косицей у батюшки посмотрели, но и там превратных толкований не нашли. Тогда батюшка осмелился и спросил:
— За что же, вашескородие, теперича на нас такое, примерно, поношение? А притом и расход?
Первую половину вопроса статский советник признал правильною и, дабы удовлетворить потерпевшую сторону, обратился к уряднику, сказав: это все ты, каналья, сплетни разводишь! Но относительно проторей и убытков вымолвил кратко: будьте и тем счастливы, что бог простил! Затем, запечатлев урядника, проследовал в ближайшее село, для исследования по доносу тамошнего батюшки, будто местный сельский учитель превратно толкует события, говоря: сейте горохи, сажайте капусту, а о прочем не думайте!
А через год по делу поповского сына вышла резолюция: поповскому сыну такому-то занятие молотьбой и ссыпанием зерна в житницы в преступление не вменять, имея лишь наблюдение, дабы молотил чисто.
Но поповский сын не дождался объявления этой резолюции: существование его было уже отравлено. Преемственное посещение блюдущих возымело влияние не столько на него, сколько на окружающую среду. Кабатчик первый произнес слово: сицилист а за ним то же слово стали повторять и мужички. Сначала произносили его нерешительно, но потом, с каждым днем, всё ходчее и ходчее. А наконец, и девки перестали припускать поповского сына в хоровод. Не для кого стало и кудри по праздникам расчесывать.
С своей стороны и батюшка с матушкой не по разуму усердствовали. С утра до вечера поповский сын молотил, веял и собирал в житницы, а когда возвращался домой, ему долбили в уши: опомнись! восчувствуй! А под конец даже высватали ему невесту, у которой одна ноздря залегла от природы и один глаз вытек от болезни.
Тогда поповский сын сказал себе: довольно! — и в одно прекрасное утро исчез.
Таков факт. Замечательно, что лицо, передававшее его (и прибавлю: хорошо знакомое с моею литературного деятельностью), обратилось ко мне с словами:
— Вот бы вам поделиться этим фактом с читателями!
Признаюсь, я ждал совсем другого. Я думал, что мне скажут: вот факт, который вполне подтверждает написанное вами тогда-то и тогда-то!*
Ничуть не бывало; написанное мною не запечатлелось в памяти самостоятельно, а пробудило лишь потребность всматриваться в проходящие явления и вдумываться в их смысл. Что ж! и за то спасибо!
