— То есть как вам сказать… — вставил свое слово Жюстмильё, но Пугачев не обратил на него никакого внимания и даже сделал рукою движение, словно досадную муху смахнул.
— Я думаю, что даже добрая политика таких указаний требует, — продолжал он. — Необходимо, чтоб общество видело… чтоб оно, так сказать, в надежде было… Вы говорите: «Прожекты?» А позвольте спросить, какие такие у нас были прожекты, которые бы, так сказать… ну, там волнение или движение, что ли… Слава богу! тихо, смирно, благородно!
— Ну было-таки, Емельян Иваныч, было! — что говорить! — пошутил Вожделенский, искривив рот в улыбку.
Жюстмильё тоже скривил рот и даже один глаз прищурил. Очевидно, он силился что-то угадать. А может быть, даже и угадал, что обычное его посредничество между спорящими сторонами едва ли на этот раз будет благовременно.
— Что такое было? — гремел Пугачев, — это вы насчет
— А потом уж «не мы»? — съехидничал Вожделенский.
— Там как хотите, смейтесь или не смейтесь, а я правильно говорю. Наше дело — машину завести: общество занять, пищу ему предоставить, — а решить, какая перспектива благо-временна, а какая неблаговременна — это уж не от нас зависит.
— А от кого же?
— Ну, там…
— Мы, дескать, намутим, а вы — как знаете?.. Ах, господа, господа! Нет, это не так. По-моему, надо так: служить так служить, а мутить так мутить!
— Но ведь мы и служим. Разве мы противодействуем?
— Еще бы вы* противодействовали! Не о противодействии идет речь, а о содействии,* сударь, о содействии! Об том, чтоб у всех один план, одна мысль, одна забота… вот об чем!
— Но ведь и мы… разве ваш департамент когда-нибудь примечал за нами? Напротив, мы всегда, можно сказать, всей душою… содействовали…
— Наш департамент «делом» занимается, а не фантазиями-с. Поэтому вы ни содействия, ни противодействия оказать ему не можете. И не требуется-с… Так, по крайней мере, я полагаю.
— Но мне кажется, что, занимая общество перспективами, мы тем самым уже содействуем…
— Не полагаю-с.
— Если я не ошибаюсь, то Емельян Иваныч хотел выразить… — вступился Жюстмильё.
— Я очень хорошо понимаю, что хотел выразить Емельян Иваныч, — сухо отрезал Вожделенский, — но, к сожалению, доводы его не кажутся мне убедительными…
И, откинувшись назад, он хлопнул Пугачева по коленке и сказал:
— Старая система, батюшка, старая!
Водворилось минутное молчание, тем более тягостное, что половой позамешкался с жарким. Наконец принесли птицу, и у Пугачева вновь развязался язык.
— Не понимаю! — бормотал он, — департамент Препон — сам по себе, а наш департамент — сам по себе… Сами вы всегда говорили… Департамент Преуспеяний указывает, а департамент Препон* сдерживает и умеряет… И наоборот.
— Старая система, батюшка, старая! — повторил Вожделенский.
— Заладили одно: «Старая!» В чем же новая-то ваша система состоит?
— А вот в чем: служить так служить, а либеральничать так либеральничать.
Хотя Вожделенский уже не впервые высказывался в этом смысле и в этих самых выражениях, но на этот раз вышло как-то особенно ясно. Без перспектив, а прямо к цели. Пугачев вдруг почувствовал, что ему уж не очиститься. Да и Жюстмильё, с своей стороны, страдальчески заметался.
«Наверное, Вожделенский завтра в «Грачи» не придет, — блеснуло у него в голове. — Да и вообще не видать его «Грачам», как ушей своих. Любопытно, однако ж, в какой он трактир ходить будет?»
— Стало быть, нельзя даже… А впрочем, что ж! оно к тому идет! — процедил сквозь зубы Пугачев и вздохнул.
— Да-с, к тому-с.
— Одного я не понимаю: ежели и нельзя, то все-таки почему же бы мы…
Пугачев запнулся, как бы вызывая Вожделенского на поощрение, но Вожделенский ехидно молчал. Тогда он продолжал:
— Повторяю: совсем мы не в том смысле… не в вредном… Дать обществу пищу… отклонить его от вредных увлечений… кажется, это именно та самая задача, которою достигается… Ежели департамент Препон самым делом воздействует, то мы, с своей стороны, косвенно…
— То-то, что косвенное-то ныне не полагается. Прямо.
— Что ж такое! прямо так прямо. Ведь это только так говорилось: «косвенно», а в сущности оно и всегда было «прямо»…
— Ну-у? так ли, полно?
— А ежели и еще прямее нужно, так и прямее… — робко инсинуировал Пугачев.
— Ну, вот вы и объяснились, господа! — обрадовался Жюстмильё.
— Согласны и прямее-с? — в упор хихикнул Вожделенский, но так ядовито, что Пугачев во всем теле почувствовал внезапную слабость.
— Гм… стало быть, наш департамент — ау? — машинально произнес он упавшим голосом.
— Поговаривают-с.
— Без преобразований… прямо? — продолжал Пугачев, все больше и больше увядая.
— Надвое-с. Одни говорят: «Реформу!», другие — «Прямо!»
Жюстмильё мучительно заерзал на стуле. В его сердце окончательно поселилось предчувствие. Некоторое время, однако ж, он не решался высказаться, но под конец его так прожгло, что он не выдержал.
— А об нас… не слыхать? — произнес он робко, как бы не доверяя собственным словам.
— В частности — ничего, но вообще… — загадочно молвил Вожделенский.
— Что же такое… «вообще»! Мы даже и не призывали… К обществу мы не обращались, перспектив не показывали… — оправдывался Жюстмильё, в пылу обуявшего страха даже не догадываясь, что он косвенным образом и с своей стороны формулирует обвинение против Пугачева.
— Слышали-с? — ядовито обратился Вожделенский к Пугачеву, — вот и они понимают… Они не «обращались», не «показывали»… А ваш департамент…
И затем, отвечая Жюстмильё, прибавил:
— Я и не выдаю за верное насчет вашего ведомства. Я говорю только, что вообще… Предрасположение такое нынче в сферах… Содействие требуется… прямое! А не то чтобы там косвенно или, например, ни туда ни сюда…
Обед кончился. Приятели выкурили по папиросе, и Вожделенский почесывал себе коленки в знак того, что пора и восвояси. Но Пугачев намеренно затягивал беседу: ему нужно было во что бы ни стало дойти до конца.
— Нет, вы скажите… этим ведь шутить нельзя! — говорил он, волнуясь. — Мы тоже… конечно, обидеть не долго… ну что ж! в заштат так в заштат! Но за что? Разве нас призывали? разве нам приказывали? объяснили ли нам хоть раз: «Вот это — так, а вот это — не так?» Призовите! прикажите! Что ж! мы с своей стороны…
— И мы с своей стороны… — отозвался Жюстмильё.
— То-то, что ни призывать, ни приказывать, ни объяснять не видится надобности. Шуму от этих призываньев да приказываньев много. Оказательство.
— Что ж такое: «Оказательство?» — все больше и больше раздражался Пугачев. — Тут речь об участи людей идет, а вы: «Оказательство!»
