седины, то ли от цементной пыли, головами они выглядели растерянными и удрученными. Но если фон Браун еще старался как-то крепиться, то Дорнбергер пребывал в состоянии полнейшей прострации.
— Это невозможно! — бормотал он. — Такое не должно было произойти. Авиация подоспела слишком поздно. Не могу понять, как англичане сумели догадаться, что здесь расположено.
Двое рослых плечистых громил молча смотрели на него и какое-то время молчали, словно давали ему выговориться. Но именно это их угрожающее молчание приводило доктора Дорнбергера в тихий ужас: он был почти уверен, что его или прямо здесь, у этого уцелевшего лабораторного корпуса со слегка развороченной крышей, расстреляют, или, в лучшем случае, отправят в концлагерь. И у Скорцени создавалось впечатление, что Кальтенбруннер настроен именно на такое решение: арестовать и отправить.
— Во все это трудно поверить, — бормотал между тем военный начальник Центра. — Сам рейхсфюрер СС Гиммлер заверял, что берется защитить нас от предательства и диверсий. [23]
— Что за псалмопения вы лопочете, Дорнбергер?! — умышленно избежал упоминания его генеральского чина Скорцени. — Вы в состоянии доложить обергруппенфюреру Кальтенбруннеру о потерях и вообще обо всем, что здесь произошло?
— Да, в состоянии, — дрожащим голосом заверил военный руководитель Центра. — То есть нет, пока еще не готов.
— В таком случае, — проскрежетал своими массивными челюстями-жерновами Кальтенбруннер, — благодарите господа, что вы не профессиональный военный, а инженер-машиностроитель, выпускник Шарлоттенбургской высшей технической школы, а значит, пока что все еще нужный нам доктор каких-то там наук. Хотя во всем, что здесь сейчас происходит, за километр просматривается разгильдяйство и предательство.
— Простите, господин обергруппенфюрер, но меня никто не смеет обвинять…
— Смеет, — прервал его начальник Главного управления имперской безопасности. — Вашему коллеге Рудольфу Небелю тоже казалось, что не смеет. Но я почему-то уверен, что его судьба, как и судьба его возлюбленной, вам известна.[24] И мы еще хорошенько подумаем, что именно следует предпринять против всего того сброда, который накопился в Пенемюнде под вашим покровительством.
— Я уже обладаю кое-какими сведениями, — наконец пришел на помощь своему коллеге барон фон Браун. — В частности, что касается потерь среди научно-инженерного персонала.
— Инженерами займетесь вы, Скорцени, — молвил Кальтенбруннер, — а я пока займусь самим этим господином, охраной Центра, лагерем заключенных, а также службой безопасности и всем прочим.
— Яволь. Машина у вас, барон, надеюсь, имеется?
— «Мерседес». Вон там, у остатков дерева. За рулем я сам. Водитель погиб, как и многие в эту ночь.
— Не вышибайте из меня слезу, фон Браун. На то, как и почему люди гибнут, я насмотрелся на всем пространстве — от границ рейха до Парижа и декабрьской Москвы. И вы прекрасно знаете, что интересовать меня сейчас будет судьба другого человека — доктора Германа Шернера.
Браун устало взглянул на Скорцени и сокрушенно покачал головой.
— Мы его называли Пенемюнденским Умником.
— Мы всех вас называем умниками. Конкретнее.
— Скорее всего, он погиб.
— Что значит «скорее всего»?! — буквально прорычал обер-диверсант рейха. — Это не тот специалист, в отношении которого можно позволять себе гадать: погиб он или не погиб?!
— Садитесь в машину, сейчас мы увидим то, что осталось от его коттеджа. И никаких псалмопений, барон, никаких псалмопений!
— От коттеджа или от самого Шернера?
Вернеру фон Брауну едва перевалило за тридцать. Выше среднего роста, овальное, слегка удлиненное лицо с полублагородными чертами; широкий разлет густых, наискосок прилепленных, а потому кажущихся почти бутафорскими, бровей; медлительная, с нотками вальяжного превосходства, речь, в которой все еще четко улавливается восточно-прусский акцент.
С тех пор как Скорцени пришлось заняться подготовкой команды пилотов-смертников для пилотируемых ракет, создаваемых в Пенемюнде, он уже не раз обращался к досье барона, и прекрасно помнил, что аристократический рыцарский род его прослеживается до середины XVI века, а где-то там, в конце XVII века, его предок получил наследственный титул барона Богемии.
Что же касается родового гнезда баронов Браунов, то в течение нескольких веков им служил старинный замок Нойкен в Восточной Пруссии, недалеко от тех мест, где сейчас находится ставка фюрера «Вольфшанце». Кроме того, незадолго до войны его отец, капитан в отставке и член правления Рейхсбанка Магнус фон Браун, приобрел прекрасное имение Обер-Визенталь в Силезии, которое сразу же превратилось в своеобразный аристократический клуб силезско-германской знати.
— Вот то, что еще вчера было персональным коттеджем Пенемюнденского Умника, — ожил Вернер Браун, сумев проглотить нанесенную ему обиду.
Скорцени вышел из машины и осмотрелся. Перед ним высилась куча бревен, пригодных разве что для ритуального похоронного костра. Однако следов прямого попадания не было: мощная бомба взорвалась рядом с коттеджем, обрушив его, но не предав пожару.
— Обер-лейтенант! — подозвал Скорцени офицера, который вел для спасательных работ на площадках Центра только что прибывшее пополнение. — Всех своих героев, всю роту — немедленно, быстро. Разметать эту свалку, и каждую бумажку, которая будет обнаружена под завалами, вы слышите меня — каждую бумажку, вплоть до туалетной, каждый клочок, вы обязаны вручить лично мне. Как и все то, что осталось от погибшего здесь человека. И никого, кроме своих солдат, к завалам не подпускать. Невзирая на чины. На все возражения ваш ответ должен быть один: «Таков приказ Отто Скорцени, личного агента фюрера по особым поручениям!»
— О, так вы и есть тот самый Скорцени?! — попытался было завязать знакомство обер-лейтенант, однако первый диверсант рейха жестко охладил его:
— …Причем вы даже не догадываетесь, какой именно. — И тотчас же обратился к Брауну: — Чего мы ждем, барон? Где этот наш таинственный дисколет Шернера?
— Я догадывался, что вас заинтересует именно эта машина.
— Так какого дьявола возите меня по каким-то руинам, вместо того чтобы показать то, ради чего я примчался сюда из Берлина?
— Удивительное дело, — проговорил Браун, садясь за руль, — дисколет интересует сейчас буквально всех. Все видят в нем спасение. Но я уверен, что нам действительно удастся создать до конца войны хотя бы одну полноценную боевую машину этого типа. А ракеты уже существуют. Они становятся все эффективнее. Если мы хотим победить в этой войне, то все средства и силы следует концентрировать сейчас на ракетах дальнего радиуса действия. Кстати, замечу, что такого названия — дисколет Шернера этому аппарату никто не давал.
— Я знаю, как вы умеете убирать со своего пути конкурентов, барон, — не собирался щадить его самолюбие личный агент фюрера. — И я имею в виду не только Небеля, у которого вы, будучи студентом Берлинской высшей технической школы,[25] подвизались в подмастерьях. И который, будучи германским офицером, еще в 1918 году обстрелял из самолета войска противника двумя ракетами собственного производства.
— А затем еврей Небель примкнул к пацифистам из международного общества «Пантера», — огрызнулся барон.
— Кроме того, мне непонятно, — спокойно продолжал Скорцени, — почему так долго до исследовании в Пенемюнде не допускали профессора Германа Оберта. Несмотря на все его просьбы. Хотя, как мне сказали сведущие люди, он разрабатывает принципиально новый тип ракеты — многоступенчатой, идея которой вроде бы выдвинута еще Циолковским. И докторская Оберта называлась… — обер-диверсант извлек из кармана небольшую записную книжечку.
— «Ракета в межпланетном пространстве», — неохотно подсказал Браун. — Защитил в 1923 году. Но
