— У меня сложилось впечатление, будто она уже давно была знакома с ними. Не с фотографиями, ясное дело, а с плитами и даже с их расположением. Слишком уж легко находила те, которые ей нужны. Словно опытная карточная гадалка, отыскивающая в колоде карты одной масти. А всякий раз, когда я принимался за разгадывание криптограммы очередной плиты, она молча сидела против меня. Никогда ничего не объясняла, но я чувствовал, что кто-то словно бы подсказывает мне ключ к разгадке, направляет мои соображения в нужное русло. Когда же я оказывался в тупике, то беспомощно, как ученик на учительницу, смотрел на Оливейру. Мы встречались взглядами, и дальше все происходило, будто под гипнотическим внушением, под которым у человека с обычным интеллектуальным потенциалом вдруг открываются доселе не известные ему возможности.
— То есть вы допускаете, что Оливейра?.. — спросил фон Готт. — Ну, что она могла быть?..
— Нет-нет, — предостерегающе помахал руками доктор Микейрос. — У меня нет ни оснований, ни права утверждать нечто подобное. Будем считать, что она всего лишь вдохновляла меня. Испокон веков женщины владеют способностью творчески вдохновлять нас, не так ли?
Барон встретился с ним взглядом и почувствовал, что Микейрос говорит неискренне. Он, конечно же, имел свое мнение относительно того, какими именно знаниями обладала Оливейра, но не хотел акцентировать на этом внимание постороннего человека. Вопрос только: почему?
Задумавшись, фрегаттен-капитан не сразу обратил внимание на то, что доктор Микейрос вновь отвернулся. И внимание его снова было приковано к вершине горы Сан-Мигель. Теодор и Норманния тоже перевели взгляды на гору и вдруг четко увидели, что конус ее вершины озарен бледным, похожим на лунное, сиянием, в то время как сама вершина полыхала ярко-розовым пламенем.
Это длилось всего несколько секунд. Однако фон Готт хорошо различал и сияние, и пламя. В какое-то мгновение ему даже показалось, что это ожил давно потухший вулкан и расплавленная магма, подступившая к вершине кратера, вот-вот вырвется из тела горы, чтобы залить все вокруг, огненно поглотив и эту виллу, и само плато со всем его музеем небесных посланий.
— Что это было? — первой опомнилась графиня фон Криффер, и голос ее явно дрожал от волнения. — Что это в принципе могло быть?
— Где? — спокойно спросил Микейрос.
— Ну там, на вершине? — повел подбородком фон Готт. — Что это за сияние? Ведь ни солнца, ни луны…
— Простите, — вдруг холодно и резко ответил доктор Микейрос, — не понимаю, что вы имеете в виду. Окутанная ночной мглой вершина горы Сан-Мигель — только и всего. — Но как изменился голос доктора Микейроса! Барону показалось, что он произносит эти слова, стоя где-то под сводами храма. — Совсем забыл: я ведь не показал вам свой настоящий рабочий кабинет, в котором я обычно занимаюсь… простите, — обратился к графине, — занимался расшифровкой плит и который обычно называл Лунным. Он на третьем этаже, в башенке. Там же находится и мой небольшой телескоп.
Один из охранников, который временно ведал связкой ключей, открыл большим «крепостным» ключом металлическую дверь, ведущую в башню, а ключ сразу же вручил Норманнии.
— Библиотека моя внизу, — объяснил доктор Микейрос, перехватив удивленный взгляд фон Готта.
В кабинете не было ни одного шкафа с книгами, зато вместо них там находились шесть или семь прислоненных к стене плит, большая полка, ячейки которой были заставлены разноцветными папками, и застеленный чистым бельем диван. Но больше всего Готту бросилась в глаза одна особенность кабинета: низенький овальный стол красного дерева стоял около такого же сферического окна, которое, как показалось барону, было застеклено не обыкновенным стеклом, а каким-то прочным материалом, возможно тем, из которого делают иллюминаторы в самолетах. Поэтому, садясь в низенькое кресло, доктор Микейрос, наверное, чувствовал себя так, словно оказывался за пультом летающего диска.
По крайней мере, самому Готту показалось, что он действительно находится в кабине космического корабля. Тем более что впереди, «прямо по курсу», в свете огромной луны, сиял нимб вершины загадочной горы Сан-Мигель.
— Когда вы решите заняться расшифровкой плит или почувствуете, что созрели для книги, работайте здесь, в Лунном кабинете. В нем царит какая-то особая, поднебесная аура. А еще — первую ночь в роли хозяев виллы я тоже советовал бы провести в Лунном кабинете. Хотя бы для того, чтобы не нарушать традицию. А я проведу ее в своей спальне.
Теодор и Норманния вопросительно переглянулись и согласно кивнули: «Мы так и сделаем».
— Я всегда считал, что землян следует активнее готовить к встрече с братьями по космосу, — молвил Грэг Микейрос несколько минут спустя, прежде чем пожелать барону и графине спокойной ночи. — До сих пор правительства ведущих государств намеренно скрывали от миллионов людей информацию, нацеливающую их на эту встречу, убеждающую в существовании внеземных цивилизаций. По сути, это сговор правительств. Они боятся, что с появлением на земле наших космических братьев появятся и новые взгляды на государственные устройства землян, а значит, начнут разрушаться установившиеся общественные, социальные и политические институты, уходить в небытие идеологические догмы; население некоторых государств может в какой-то мере выйти из-под влияния и контроля правительств. Такая же опасность поджидает и существующие здесь религии с их догмами.
Микейрос ушел. Норманния разобрала постель, легла в нее и почти тотчас же уснула. Прежде чем погасить свет, фон Готт обратил внимание на фотографию Оливейры в полный рост, висевшую слева от стола в довольно скромной бронзовой рамке под стеклом.
Ростом женщина была не менее метра восьмидесяти. Идеально сложенная фигура четко вырисовывалась под светлым облегающим костюмом спортивного покроя, по образцу тех костюмов, которые фон Готт видел на пилотах дисколетов Страны Атлантов. Черты довольно привлекательного лица немного напоминали классические черты мадонны итальянских мастеров, и одновременно это был какой-то необычный тип: выразительные губы и широкий, выдающийся подбородок придавали ему некую особенную сдержанность, даже мужество.
Но больше всего завораживали непомерно большие лучезарные глаза, в которые даже здесь, на фотоснимке, можно было всматриваться, словно в далекие голубые планеты. Они сразу подчинили его взгляд, приворожили и не отпускали, снова и снова заставляя засматриваться в них.
«Не знаю, как там переживал свою влюбленность в Оливейру сам Микейрос, — подумал фон Готт, — но я не хотел бы встретить в своей жизни женщину с такими глазами».
Однако главное заключалось не в этом. Все, что ему удалось узнать об Оливейре Андеррас, наводило его на мысль, что это не обычная женщина, что за ней стоят такие же тайные силы, как и за Посланником Шамбалы или за Оранди. Но, говорил он себе, если бы она была связана с Шамбалой или Внутренним Миром, Консул знал бы об этом, он свел бы их. Да и вообще, если бы у Золотой Пирамиды Жизни здесь, на вилле, в течение многих лет был свой человек, то зачем бы понадобились они с Норманнией?
Нет, здесь что-то не то. Если Оливейра и представляла какие-то силы, то они, очевидно, были связаны с какой-то инопланетной цивилизацией или с каким-то сверхтайным земным обществом. А его, как и Оранди, прислали сюда для того, чтобы убрать конкурентов и завладеть секретами священных плит, важность которых только сейчас стала понятна мудрецам из Золотой Пирамиды.
Ну а для рейха эта вилла станет своеобразной базой для постепенной германизации всего Анданачи и превращения его в своеобразный латиноамериканский «рейх-бантустан», в плацдарм для захвата арийцами земли и власти на этом континенте. Фон Готт уже знал, что такие же «рейх-бантустаны» уже созданы в Южной Африке, в Уругвае, Аргентине и Парагвае.
Чем дольше барон фон Готт оцепенело сидел в кресле, вглядываясь в лицо Оливейры, тем отчетливее чувствовал, что для него перестает существовать все остальное: эта неуютная комната, телескоп, вершина горы Сан-Мигель… Он чувствовал, что погружается в какое-то эйфорическое, очищающее созерцание, из которого, возможно, начинается новая, доселе неведомая фаза его личного познания окружающего мира. Вот только чего-то ему не хватает, чтобы это познание окончательно стало доступным.
Почему-то подхватилась и села в кровати Норманния фон Криффер. Она смотрит на сияющее от лунного света окно, а Теодора как бы не замечает и вообще не осознает где она и что с ней происходит.
— Кинокамера, где кинокамера? — доносится до него сонное бормотание женщины.
