Том 17. Пошехонская старина

изменений (ЦГИАЛ, С.П.Б. комитета по делам печати ф. 777, архив № 102/1865, л. 119). Композиция произведения, без сквозной фабулы, без единых сюжетных завязок и сплетений действующих лиц, позволила сделать такой «ввод» статьи, хотя VI глава все же воспринимается как инородное тело.

Продолжением «хроники» стала глава VII — начало «портретной галереи» родственников. Портреты двух «тетенек-сестриц» Марии Порфирьевны и Ольги Порфирьевны, восходят как к своим реальным прототипам, к родным теткам Салтыкова, двум старшим незамужним сестрам отца, Марии Васильевне и Анне Васильевне Салтыковым. Под именем «Уголка» изображено их имение при сельце Мышкино Калязинского уезда Тверской губернии, отстоявшее от Спас-Угла в 35 верстах (как это точно указано в тексте). Небольшое имение это (всего 44 души при 100 десятинах) было хорошо знакомо Салтыкову и в годы его детства, и позднее, когда Мышкино, по раздельному акту 1859 года, досталось ему в общем владении с братом Сергеем Евграфовичем.

…престольный праздник… — Это был день Спаса- преображения, праздновавшийся 6 августа ст. ст. (т. н. «второй Спас», или «яблочный Спас»).

Ну что бы на Рождество богородицы или на Покров! — Праздник Рождества богородицы отмечался 8 сентября, а Покрова пресв. богородицы — 1 октября ст. ст.

«Часы» — четыре ежедневных молитвы в православной церкви, предшествующие главным богослужениям.

Я в это время учился в Москве, но на зимнюю вакацию меня выпросили в Заболотье… — Один из многих примеров проводимого Салтыковым смещения автобиографических элементов повествования. В описании смерти «под Новый год» тетеньки Ольги Порфирьевны Салтыков передает собственные впечатления от смерти в канун 1843 г., в усадьбе Мышкино, Анны Васильевны Салтыковой. Но Салтыков учился тогда уже не в Москве, а в Царскосельском лицее, откуда и приезжал к родителям на каникулы.

VIII. Тетенька Анфиса Порфирьевна^*

IX. Заболотье^*

Впервые — ВЕ, 1888, № 3, стр. 5-48. Написано — гл. VIII в конце ноября — начале декабря 1887 года; гл. IX — в январе 1888 года. Сохранилось шесть рукописей — все черновые. Пять первых относятся к гл. VIII; шестая — к гл. IX.

Первая рукопись (№ 246) очень короткая, на треть страницы. Она начинается с характеристики Савельцева-сына:

«Тетенька Анфиса Порфирьевна была замужем за соседним помещиком Николаем Абрамовичем Савельцевым. И муж и жена славились во всем околотке необычайною свирепостью».

В отличие от печатного текста, Савельцев здесь не штабс-капитан, а помещик, в соответствии с этим дается описание его жестокого обращения с крепостными, отсутствующее в печатном тексте:

«Николай Абрамыч был жесток в прямом и ужасном значении этого слова. Он был способен убить, засечь, зарыть живого в могилу. В самих истязаниях он поступал в этих случаях с маху, как палач, имевший непосредственною целью <убийство> насильственную смерть, он не был выдумчив, а следовал старым традициям, которые были достаточно суровы, чтоб удовлетворить какой угодно жажде мучительства. Он сажал провинившегося зимой в холодный и темный чулан в одной рубашке; приковывал к стене, спускал в подземелье, во множестве населенное крысами, надевал на шею замкнутый ключом железный ошейник, прикрепленный цепью к тяжелому бревну (которое называлось «стулом»), и т. д. В его глазах это не было даже мучительством, а мероприятием, распоряжением».

На этом первая рукопись заканчивается. На полях ее — заметка карандашом: «Крестьян в дворовые», дающая возможность предполагать дальнейшее развитие событий.

Вторая рукопись (№ 247) зачеркнута карандашом, занимает одну страницу листа (на оборотной странице этого листа завершается пятая рукопись); начинается так же, как первая, но Савельцев — уже отставной капитан, известный своим жестоким обращением с солдатами. Упоминается и Савельцев-отец, но без развернутого представления его (характеризуются взаимоотношения отца с сыном). Центральный эпизод во второй рукописи — истязание Улиты — вошел в печатный текст с небольшими изменениями: в рукописи Улиту «разложили в обнаженном виде на снегу», денщик Семен не был «инородцем». Очевидно, по-иному должны были сложиться личные отношения Савельцевых, мужа и жены, так как их женитьба состоялась после выхода Савельцева в отставку, об этом свидетельствует следующий рукописный текст:

«Савельцев вышел в отставку лет тридцати, тотчас после смерти отца, и приехал на хозяйство в собственную небольшую усадьбу Ворошиловку, отстоявшую верстах в двадцати пяти от Малиновца. Тут же рядом стояла и деревня Голубино (около пятидесяти душ), которую дедушка Порфирий Григорьич предназначал в приданое младшей дочери Анфисе. Казалось, сама судьба содействовала соединению обеих имений в одни руки».

Третья рукопись (№ 248) — две трети страницы — начинается с подробной характеристики Савельцева-отца, отличной от печатного текста:

«На берегу реки Вопли, верстах в двадцати пяти от Малиновца, стоял, окруженный рощицей, небольшой господский дом, принадлежавший старику Абраму Семенычу Савельцеву. И усадьба, и прилегавшая к ней деревня назывались Щучьею-За̀водью. Савельцев был не из богатых; в Щучьей- Заводи считалось не более восьмидесяти душ, да и земли было маловато, всего десятин с пятьсот (тут и леску, и болотца, и песочку), так что для крестьянских упражнений особенного простора не представлялось. Вследствие этого крестьяне савельцевские были менее заморены, нежели у других мелкопоместных дворян.

Старик Савельцев жил уединенно, более чем расчетливо; ни к кому не ездил и сам никого не принимал; а ежели случайно наезжал к нему гость (преимущественно из служащих), то говорил, что уж отобедал. Единственную утеху, которую он себе дозволял, составляла горничная Улита, красивая и шустрая бабенка, которую он оттягал у мужичка, которого тоже определил в усадьбу ключником, так что, к великому соблазну соседей, они жили втроем».

Далее идет речь о Савельцеве-сыне и его взаимоотношениях с отцом.

Четвертая и пятая рукописи (№ 249 и 247) содержат две композиционно совпадающие с печатным текстом редакции (первая — незавершенная), начинающиеся с визита Затрапезных в Овсецово, но также имеют многочисленные разночтения, особенно редакция четвертой рукописи. Например, иначе, чем в печатном тексте, рисуется здесь встреча и диалог Никанора Затрапезного с «покойничком» Савельцевым:

«У конюший на куче навоза, привязанная локтями к столбу, стояла девочка лет двенадцати. Рои мух вились над ее головой и облепляли ее воспаленное, улитое слезами и слюною лицо. По местам уже образовались небольшие раны, из которых сочилась кровь: девочка терзалась невыносимо, а тут же, в двух шагах, преспокойно гуторили два старика, как будто ничего необыкновенного в глазах их не происходило. Я сам остановился в нерешимости, почти [и даже] в страхе перед смутным ожиданием ответственности за непрошеное вмешательство — до такой степени крепостная дисциплина смиряла даже в детских сердцах человеческие порывы. Однако ж сердце не выдержало; я тихонько подкрался к столбу и уже протянул руку,