смертоносному созданию он принадлежал.
Акула приближалась, но «Бегущий» тоже был совсем рядом. Квинтал, Таграйн и даже сам Аджонас стояли у перил с веревками в руках; Эвелин уцепился за одну из них, и она туго натянулась.
Однако подниматься у него просто не было сил; все, что он мог, это держаться за веревку и не выпускать бесчувственного Пеллимара.
Они сами потащили его наверх. Эвелин еще покачивался над водой, когда Квинтал схватил Пеллимара и вытащил его на палубу. Эвелин услышал крик, посмотрел вниз и увидел в воде огромное существо, не меньше двадцати пяти футов в длину, прямо под собой и отчасти под «Бегущим».
Еще миг — и до смерти испуганный Эвелин стоял на палубе.
— Очень крупная, — Аджонас показал на акулу.
— С вот такими зубами, — злобно ухмыляясь, Бункус Смили поднял руку и раздвинул большой и указательный пальцы на пять дюймов.
Аджонас заметил, что на палубе «бочки» было не меньше дюжины поври, но никто из них не решился спрыгнуть в воду, когда рядом находилась такая огромная акула. Поговаривали, что поври заключили с акулами соглашение, но, по-видимому, у этой дружбы были свои пределы.
Злая усмешка возникла на лице капитана; он решил воспользоваться столь неожиданным и почти невероятным стечением обстоятельств.
— Давай-ка вдарим им хорошенько, — приказал он Бункусу Смили.
Тот радостно вскрикнул и бросился к штурвалу.
Это нельзя было назвать в полном смысле тараном — ни один здравомыслящий капитан не станет таким образом рисковать своим кораблем, учитывая, насколько прочен корпус «бочки», — но толчок получился приличный; во всяком случае, все находящиеся на палубе поври, кроме одного, попадали в воду. Лучники «Бегущего» тут же открыли огонь и прикончили по крайней мере трех карликов.
Над водой показался еще один спинной плавник, чуть поменьше первого.
Как уцелевшие поври карабкались на борт своей «бочки»!
— А теперь прочь отсюда! — приказал Аджонас.
Он знал, что сейчас акулы набросятся на мертвецов, и расширяющееся пятно крови в воде будет привлекать сюда все новых и новых хищников. И пока это «пиршество» не закончится, ни один поври не рискнет спуститься в воду, чтобы освободить от сети лопасти своего судна.
Дело обернулось для поври даже еще хуже, хотя никто на борту «Бегущего» не мог этого предвидеть, — медленно дрейфующее по морской глади судно карликов обезумевшие акулы приняли за раненого кита. Они набросились на «бочку», и без того накренившуюся от удара «Бегущего», она перевернулась, вода хлынула в отверстие люка, и вскоре судно поври медленно пошло ко дну.
Волнение на «Бегущем» улеглось только тогда, когда поври остались далеко позади. Монахи, без сомнения, были героями этого сражения, но Эвелин в бормотании матросов слово «безрассудство» слышал не реже, чем слово «храбрость». Это были гордые, грубые, циничные люди, и если монахи ожидали от них поздравлений, то они просчитались.
Эвелин и Таграйн отнесли тяжелораненого Пеллимара в каюту Дансалли; выяснилось, что она сведуща не только в вопросах плотских утех. Пеллимара устроили со всеми возможными удобствами, и Эвелин покинул каюту.
Квинтал стоял на палубе рядом с капитаном, устало прислонившимся к грот-мачте.
— Черт бы побрал проклятых поври, — говорил Аджонас, когда Эвелин подошел к ним. — Эти «красные шапки» так и кишат по всему Мирианику, все чаще и чаще нападая на мирные суда.
Квинтал только плечами пожал.
— Как там Пеллимар? — спросил он Эвелина.
— Может, и выживет, — вздохнул тот, — а может, и нет.
Внезапно произошло то, чего никто не ожидал. Квинтал размахнулся и нанес Эвелину удар прямо в челюсть, заставив его рухнуть на палубу.
— Как ты посмел? — закричал он.
Моряки со всех углов палубы с любопытством уставились на них.
Эвелин встал и слегка отступил, опасаясь второго удара и чувствуя себя совершенно сбитым с толку.
— Ты Собиратель, — продолжал бушевать Квинтал. — И тем не менее рисковал своей жизнью, спасая Пеллимара.
— Все мы рисковали жизнью, когда поплыли к «бочке», — возразил Эвелин.
— В этом вопросе у нас не было выбора, — Квинтал был так зол, что просто брызгал слюной. — Но когда «Бегущий» оказался вне опасности, когда поври больше не могли помешать нам, ты должен был немедленно плыть к кораблю, ни на что не обращая внимания.
— Но эта морская тварь могла сожрать Пеллимара!
— Жаль, конечно, но его смерть не имеет для дела никакого значения!
Эвелин хотел было снова возразить, но понял, что этот спор ни к чему не приведет. Он знал, что Квинтал — фанатик, но не до такой же степени!
— Не мог я бросить его, и все тут. И тебя бы не бросил, если на то пошло.
Квинтал сплюнул прямо под ноги Эвелину.
— Я не просил тебя о помощи и не принял бы ее, даже если бы она мне понадобилась. Что стоила бы жизнь Пеллимара или даже моя собственная, если бы ты погиб в море!
Эвелин промолчал — на эти слова возразить ему было нечего. Он лишь кивнул, хотя в глубине души не сомневался — если бы ситуация повторилась, он вел бы себя точно так же.
— Еще неизвестно, с чем нам придется столкнуться на пути к Пиманиникуиту, — прошептал Аджонас, чтобы никто не услышал священное название.
— В любом случае от Пеллимара нам теперь мало толку, — ответил Квинтал. — Даже если он выживет, то проваляется в постели еще много дней.
Эвелин пристально смотрел на него. Да, их миссия важнее всего, и он готов пожертвовать ради нее своей собственной жизнью; но требовать от него, чтобы он позволил товарищу умереть?
Эвелин покачал головой, чего, по счастью, не заметили ни Квинтал, ни капитан. Нет, решил юный монах, для него это невозможно, никогда, ни за что.
— Заруби у себя на носу то, что я сказал, — мрачно изрек Квинтал.
— Я пойду к Пеллимару, — сказал Эвелин, помня, что Квинтал не может помешать ему сдержать клятву, которую он только что дал самому себе. — Дансалли ухаживает за ним.
— Что еще за Дансалли? — вслед ему крикнул Квинтал.
Эвелин лишь молча улыбнулся.
Состояние Пеллимара улучшалось медленно. Погода оставалась ясной, и поври им больше не попадались.
Может, виной всему были скука, жара и приевшаяся, безвкусная еда, но напряжение и даже враждебность экипажа с каждым днем становились все заметнее. Эвелин неоднократно был свидетелем словесных перепалок между Аджонасом и Бункусом Смили, и каждый раз, проходя по палубе, спиной чувствовал сверлящие, ненавидящие взгляды. Оказывается, матросы считали монахов виновными в том, что им приходится терпеть все эти неудобства. Аджонас сообщил об этом Квинталу, а тот Эвелину и Таграйну, приказав быть все время настороже.
Обычно «Бегущий» плавал вдоль побережья, столь долгие путешествия в открытом море были для него редкостью; ходили слухи, что на многих моряков это действует угнетающе, буквально сводя их с ума. Случалось, в море находили корабли, в отличном состоянии и полные припасов, но без единого человека на борту. Поговаривали, что тут замешаны призраки или злобные глубоководные чудовища, но большинство практично мыслящих, опытных моряков приписывали такие случаи чему-то вроде всеобщего помешательства. Слишком сильны были страх и подозрительность, слишком тягостны долгие дни безликой пустоты, слишком непреодолимо навязчивое ощущение, что море никогда не кончится, что корабль будет плыть и плыть до тех пор, пока на нем не останется больше ни еды, ни питья.
