неизвестно, чем закончится битва титанов, и всегда есть шанс оказаться на стороне проигравшего.
Он перевел взгляд на призрак Маркворта, изо всех сил стараясь не показывать своих опасений.
— Король Дануб поймет мою точку зрения, — заверил его отец-настоятель.
— А мне что делать? — покорно спросил аббат.
Маркворт засмеялся.
— Да можно сказать, и ничего.
И с этими таинственными словами призрак Маркворта исчез.
Спустя несколько мгновений он уже был в своем теле и открыл глаза. В комнате ничего не изменилось. Однако… Да, несомненно, что-то было не так. Он медленно обвел помещение взглядом. Все вещи, казалось, находились на своих местах, но Маркворт очень остро чувствовал перемену. Может быть, кто-то входил в комнату?
Да, вот оно. Кто-то входил в комнату и видел его безжизненное тело. Маркворт вскочил и бросился в приемную.
Здесь тоже на первый взгляд все было как всегда, но ощущение совсем недавнего чужого присутствия оказалось настолько сильным, как будто незваный гость оставил за собой материальный след.
Маркворт прошел в спальню и там почувствовал то же самое. Поразительно, но он, наверное, мог бы проследить каждый шаг «посетителя». Этот человек сначала вошел в приемную, потом в спальню, но тут же развернулся и направился в комнату с пентаграммой. Каким образом мне удается чувствовать это, удивился Маркворт. Может быть, я настолько преуспел в работе с гематитом, что сознание не целиком покидает материальное тело и способно запоминать некоторые происходящие поблизости от него события?
Так оно, наверное, и есть… Он даже догадывался, кто был этот незваный гость.
По возвращении в трактир Белстер сказал Пони и Дейнси:
— Он поставил их на колени. Людям нужно во что-то верить, и наш новый епископ понимает это.
— И конечно, попытается воспользоваться преимуществами этой ситуации; — добавила Пони.
— Бехренцев жаль, — заметила Дейнси. — Если, конечно, они стоят того, чтобы их жалеть!
Она рассмеялась собственной шутке, но тут же смолкла, почувствовав неодобрение собеседников.
— Вот-вот, на это епископ Де'Уннеро и рассчитывает, — сказала Пони Белстеру. — Именно этого и следует опасаться.
— К бехренцам не очень-то хорошо относятся в городе, — ответил Белстер. — У них свои обычаи, и это людям не нравится.
— Подходящая мишень, — заметила Пони.
— Не пойму, о чем вы толкуете? — удивленно спросила Дейнси. — Я никогда не любила монахов, а уж после того, как они меня допрашивали, и вовсе. Но ведь епископ-то… Его поставил король, не только церковь.
— Это точно, на нем два клейма, — ответила Пони.
— Так-то оно, может, и так, но что с этим поделаешь? — простодушно спросила Дейнси.
Бросив взгляд на Белстера, Пони поняла, что он думает о том же.
— Нужно использовать против Де'Уннеро его же тактику. — Это была чистой воды импровизация, потому что никакого плана у Пони не было. Она знала одно: необходимо помешать епископу, не дать ему зажать Палмарис мертвой хваткой. Но как? — Жители Палмариса должны узнать, Белстер.
— Узнать что? — спросил он. — Епископ уже изложил людям свои планы.
— Они должны узнать, что стоит за его действиями, — заявила Пони. — Люди Де'Уннеро не волнуют — ни в этой жизни, ни в последующей, если она существует. Его цель, цель его церкви — власть, и ничего больше.
— Странно слышать это, — ответил Белстер. — Но, в общем-то, так оно, наверное, и есть.
— У тебя здесь уже много знакомых, — продолжала Пони, — верных и надежных людей. Можно было бы использовать их, чтобы… ну, довести до сведения жителей Палмариса, что на самом деле означают действия епископа.
— Рвешься в бой, да? — напрямую спросил Белстер. — Воображаешь, что можешь поднять мятеж, который сметет прочь Де'Уннеро, церковь и солдат?
Эти слова охладили пыл Пони. По правде говоря, что-то в этом роде и грезилось ей в воображении, но, когда вопрос был поставлен ребром, до нее дошло, как безнадежны и даже глупы надежды на это.
— У меня и правда есть свои люди, — продолжал Белстер, — и я прибегаю к их помощи, чтобы защитить тех, у кого… ну, скажем так, неприятности. Но не воевать же нам прикажешь!
— Нет, нет, только не это! — воскликнула Дейнси. — Будь моя воля, я бы всех монахов утопила в Мазур-Делавале. Но если крестьяне возьмутся за оружие, то не продержатся и дня!
Белстер положил ей на плечо руку и с угрюмым видом произнес:
— Трудная задача — идти против аббатства и Чейзвинд Мэнор.
— Не труднее, чем та, что мы решали в Кертинелле, — ответила Пони, вызвав на лице Белстера усмешку. — Мы можем, по крайней мере, объяснять людям, что к чему. Шепнуть правду здесь, шепнуть там. Если делать это почаще, может, они и начнут что-то понимать.
— И им станет так же грустно, как тебе, потому что они не будут знать, что с этим делать, — возразила Дейнси.
Пони смотрела только на Белстера.
— У меня есть друзья, — заговорил он наконец, — а у тех тоже друзья. Можно будет, наверное, организовать парочку встреч и рассказать о том, что нас беспокоит.
По правде говоря, Пони рассчитывала на чуть больший энтузиазм со стороны двух своих ближайших товарищей, но… И то хорошо.
Она пошла к себе в комнату, чтобы отдохнуть до наступления вечера, когда в трактире начнет собираться народ. Однако слова Дейнси не давали ей покоя и в постели. Позиция девушки не столько пессимистична, сколько прагматична, вынуждена была признать Пони, но от этого ей стало еще печальнее. Она и впрямь рвалась в бой, хотела объяснить всем и каждому, что нынешняя церковь стала другой, что она служит злу. Однако не вызывало сомнений, что такая позиция очень опасна и для нее самой, и для тех, кто согласится помогать ей. Если представить себе, что здесь и впрямь начнется мятеж…
Кто будет противостоять простым людям? Обученная, хорошо экипированная армия, за спиной которой к тому же монахи с их каменной магией.
Сколько тысяч людей погибнет на улицах в первый же день мятежа?
Пони ворочалась в постели, не находя покоя. Ладно, решила она, не будем торопиться. Так или иначе, способ сразиться с Де'Уннеро найдется.
Брат Фрэнсис стоял на коленях в углу своей комнаты, повернувшись к стене и закрыв лицо ладонями, — поза полного смирения перед Богом, не так уж часто используемая монахами в последнее время. Но он чувствовал, что сейчас важен каждый жест, — ему казалось, что, если ему удастся безраздельно погрузиться в молитву, это развеет терзающие его сомнения.
В последнее время воспоминания о смерти Греди Чиличанка редко навещали его. Фрэнсис верил, что каким-то образом этому способствовало то, что он помог брату Браумину Херду и его товарищам сбежать из Санта-Мер-Абель. Сейчас, однако, перед его внутренним взором снова встало безжизненное лицо Греди, лежащего в могиле, выкопанной для него Фрэнсисом. Но этот образ был не единственным, лишавшим его покоя. Он снова видел гору Аида, торчащую из земли руку Эвелина. И он никак, никак не мог забыть Маркворта, со скрещенными ногами сидящего внутри пентаграммы — пентаграммы! — в углах которой горели свечи. И лежащую перед ним
И все же Фрэнсис старался сосредоточиться именно на этом жутком образе. Отчасти потому, что хотел понять, какой во всем этом смысл, но больше всего по причине того, что это было все же лучше, чем воспоминание об убитом им человеке.
Однако мертвое лицо Греди по-прежнему стояло перед ним.
Плечи Фрэнсиса задрожали от рыданий, вызванных не столько чувством вины, сколько страхом сойти
