мостику и пристально вглядываясь в темноту ночи.
Он беспрерывно курил длинную индийскую трубку, чубук которой был снизу доверху, словно чешуей, покрыт инкрустацией из перламутра, золота, драгоценных камней. Рука, державшая чубук, не была спокойна, как обычно. Поминутно она судорожно сжималась, так что драгоценному чубуку грозила нешуточная опасность быть сломанным.
— Еще угля в топки. Прибавить ходу! — командовал время от времени Сандакан.
И пароход, мчавшийся со скоростью не менее тринадцати с половиной —четырнадцати узлов, дрожавший всем телом, словно разъяренный конь, рвался вперед и вперед.
Прошло около четверти часа этой сумасшедшей гонки, когда до слуха Сандакана донесся характерный звук, напоминающий раскат грома. Сомнений не было: у бухты Кудат, по направлению к которой несся пароход, что-то творилось. Там кто-то стрелял из большой судовой пушки.
По силе звука можно было предположить, что стреляют не далее, как в шести-семи милях.
Прошло еще несколько минут. Опять донеслось эхо выстрела, а затем Сандакан уловил еще целую гамму звуков: это была трескотня довольно беспорядочных ружейных выстрелов.
Казалось, на рев большого и страшного зверя нестройным хором отозвалась лаем стая окружавших хищника собак, злобных и трусливых, не смевших накинуться на врага.
— Приготовиться к сражению. По местам! — распорядился Сандакан, когда пароход, несшийся на всех парах, пролетел еще пару миль.
Жизнь закипела на палубе, где до этого, казалось, были не люди, а таинственные тени, призраки, ютившиеся по углам, у бортов, в трюме и каютах.
Кто-то сдернул чехол со стоявшей на неподвижном лафете митральезы, и странное орудие выглянуло вперед, словно отыскивая, нащупывая врага десятками своих жерл. Одновременно шесть человек возились у большой кормовой пушки, так называемой спингарды, готовя к бою и ее.
И теперь, когда пароход, очевидно, находился в двух шагах от места, где разыгралась какая-то трагедия, скрытая от взора только предрассветным туманом да силуэтами скал, было слышно, что на пушечные выстрелы орудия большого калибра отвечала уже не только ружейная трескотня, но и выстрелы спингард или, по крайней мере, миримов.
— Господин, я вижу дым! — воскликнул один из спутников Сандакана, показывая в сторону выдававшейся языком в море узкой и длинной песчаной косы, за которой чуть виделась широкая, просторная бухта. Сандакан присмотрелся и различил в клубах тумана волны серого порохового дыма. И еще глаз смутно различал, вернее, угадывал в полумгле очертания небольшого парохода, по-видимому стоявшего неподвижно и окруженного со всех сторон быстро двигавшимися, то налетавшими на него, то отходившими назад, словно убегавшими, маленькими юркими парусниками и гребными судами.
— Прибавь ходу! — отрывисто сказал Сандакан. Но и без этого приказания пароход его, готовый каждое мгновение взлететь на воздух от взрыва котлов, несся с головокружительной быстротой. Поворот руля изменил направление движения судна. Оно скользнуло параллельно песчаной отмели, обогнуло ее и помчалось по узкому каналу, образовавшему вход в напоминавшую огромное озеро бухту, где шло сражение. С первыми лучами солнца спешащим на помощь были уже ясно видны все перипетии происходившего.
Казалось, близка трагическая развязка, близка гибель стоявшего неподвижно у небольшого островка парохода: на его палубе находилось только около тридцати человек, а нападающих было несколько сотен.
Суда стаей кружились около парохода, налетали, отступали. И уносились обратно лишь после того, как выпускали по корпусу парохода, чуть ли не в упор, ядро мирима и тучу стрел и град пуль на палубу.
Но защитники парохода держались твердо. И что поражало — это удивительное самообладание, полное спокойствие командовавшего ими человека. То был, несомненно, европеец, одетый в белое платье полуевропейского, полуиндийского покроя, с великолепным пышным тюрбаном на голове. Он был высок, несколько полон, но эта полнота шла ему, придавала его великолепной, могучей фигуре особую важность. У него было точно выточенное из светлой-светлой бронзы лицо с крупными чертами, сверкающие глаза, и прекрасная, чуть тронутая сединой борода. Стоя на капитанском мостике яхты, ежеминутно подвергающейся отчаянному штурму даяков, он безмятежно курил большую сигару, как будто находился не в самой сумятице сражения, а сидел на веранде коттеджа где-нибудь в сельской местности.
Время от времени, не вынимая сигары изо рта, он брал пару пистолетов, которые ему подавал стоявший за ним слута-малаец, и, почти не целясь, разряжал их. И было видно, как вслед за каждым его выстрелом в толпе осаждавших судно даяков происходило некоторое смятение, словно пули этого любителя сигар поражали не простых воинов, а их вождей.
— Янес! Мой брат! — воскликнул Сандакан. И скомандовал: — В атаку! Наши в опасности!
Пароход Сандакана ринулся на даяков. Против ожидания, суда их не обратились в бегство. Даже небольшое смятение, возникшее в их рядах при появлении нового парохода, улеглось, словно по мановению волшебного жезла, и воцарился полный порядок. Оставив восемь или десять прао осаждать неподвижно стоявшую у острова яхту, даяки на остальных пятнадцати или двадцати судах повернули навстречу пароходу, ураганом надвигавшемуся на них.
— Митральезу! — скомандовал Сандакан, не оставляя крепко сжатого цепкими пальцами роскошного чубука индийской трубки.
В ответ послышался треск выстрелов многоствольного оружия, без перерыва выпускавшего град крупных пуль или, вернее, картечи. Три раза прао даяков приближались к пароходу, казалось, им вот-вот удастся сцепиться бортами, и тогда дикари возьмут паровое судно на абордаж. Но огонь митральезы, направляемый с ювелирной точностью, а также ливень пуль из карабинов команды делал свое дело, и три раза эскадра прао в беспорядке отходила назад. После третьей успешно отбитой атаки Сандакан, видя, что сильно пострадавшие прао случайно оставили открытым почти прямой проход к яхте, дал команду, и его пароход ринулся по направлению к ней, прорываясь сквозь ряды вражеских судов. Одно из небольших прао, переполненное воинами, стало на пути парохода, пытаясь, очевидно, загородить собой дорогу.
— Таранить! — отрывисто скомандовал Сандакан. — И пароход, мчась с огромной скоростью, ударил стальным носом в середину корпуса парусного судна даяков, разрезал его, словно ножом, и прошел дальше, оставляя позади груду обломков и человеческих тел в волнах, порозовевших от крови. Минуту спустя пароход уже приблизился к яхте и стал бок о бок с нею.
— Доброе утро, Сандакан! — крикнул ему с капитанского мостика стоявший там европеец в тюрбане, вынимая на мгновение сигару изо рта.
— Доброе утро, Янес! И тебе привет, Тремаль-Наик! — откликнулся Сандакан, глядя на неисправимого курильщика и на стоявшего теперь рядом с ним пожилого красавца-индуса в богатых одеждах, по роскоши не уступавших одеждам любого набоба или раджи Индостана. — Что с вами? Напоролись на камень?
— О нет, пустяки! — хладнокровно отозвался Янес. — Просто прижались при отливе к песчаной отмели. Как только вода поднимется, прекрасно сойдем. Но… надоедают комары. Их здесь чертовски много. Они не боятся даже дыма сигары.
— И немного надоедают даяки? — смеясь, откликнулся Сандакан.
— Да, пожалуй, надоедают и они! — спокойно согласился Янес. С помощью парохода Сандакана яхта без особого труда сошла с мели и получила возможность свободно двигаться, что значительно упрощало и облегчало защиту. Однако даяки еще не считали свое дело проигранным и через некоторое время возобновили атаку. По-видимому, они напрягали все силы, чтобы победить. Но эти усилия не привели ни к чему. В самый разгар сражения позади нападающих послышались частые выстрелы, и у входа в бухту показалось несколько парусников, но с них стреляли не по судам Сандакана и Янеса, а по прао даяков.
— Браво! Мои молодцы вовремя пришли на помощь! — сказал Сандакан.
— Да, от даяков мы, конечно, избавимся! — отозвался Янес.
— Ты этим недоволен, брат? — удивился Сандакан.
— Нет, дело не в том. Видишь ли, когда нет даяков и мы перестаем стрелять, на меня набрасываются комары. И я, право, не знаю, что хуже…
Сандакан засмеялся.
Второе сражение за этот день было закончено. Потерпевшие полное поражение прао даяков поспешно уходили от выстрелов противника.
III. Возвращение к берегу
