обширный внутренний двор, со всех сторон окруженный замковыми флигелями с галереями. В одной из нижних галерей были собраны спутники герцогини; остальные были битком набиты гарнизонными солдатами и невольниками обоего пола и разных племен.
На самом же дворе, густо усыпанном красным песком, стояли двое людей громадного роста, плотных и широкоплечих, с бритыми головами бронзового цвета кожей, всю их одежду составляли широкие белые шелковые юбки. Стоя лицом к лицу, они обменивались вызывающими взглядами. Каждый из них держал в правой руке какое-то странное, круглое, короткое и гладкое железное орудие с отверстием, в которое продевался большой палец руки, и с зубчатым острием. Это орудие по-индийски называлось «нуки-какусти» а турки называли его «кистенем», хотя оно очень мало имело общего с эти монгольским оружием.
Веранда была устлана богатейшим персидским ковром, а у самой резной мраморной балюстрады было поставлено два роскошных кресла. Усевшись в одно из них и пригласив герцогиню опуститься в другое, турчанка достала из складок своих шаровар крохотный золотой ажурный кошелек, вынула из него довольно крупную жемчужину, показала ее индусам и сказала во всеуслышанье:
— Эта жемчужина будет наградой победителю. Индусы вытянули шеи и жадными глазами пожирали маленькую драгоценность, представлявшую для них целое состояние.
— Как же будут биться эти люди? — недоумевала герцогиня, не видя у индусов обычного оружия. — Неужели просто на кулачки? Но ведь это такой варварский обычай…
— Разве ты не видишь, что они держат в руках, эфенди?
— Вижу какой-то маленький предмет… Что-то вроде буравчика…
— Этот «буравчик» называется у них нуки-какусти, — смеясь объяснила Гараджия. — Это очень опасное оружие, оно раздирает в клочья тело и нередко даже убивает.
— Но ведь это тоже чисто варварский способ боя!…
— Как ты мягкосердечен, эфенди! По-моему, это даже и не идет такому доблестному воину.
— Есть благородные способы биться, госпожа, а есть и…
— Ну, вот пустился уж и в нравоучения!…
И, не дожидаясь дальнейших возражений со стороны своего гостя, Гараджия три раза хлопнула в ладоши, подавая этим знак начать бой. По этому сигналу индусы с пронзительными криками бросились друг у другу. Гараджия вся выгнулась вперед, чтобы лучше видеть их движения. Красивое лицо ее покрылось живым румянцем возбуждения, глаза разгорелись, как у тигрицы, почуявшей свежую кровь, а ноздри трепетно раздувались.
«Чистый демон эта женщина! — думала про себя герцогиня, украдкой ее наблюдавшая. — Не дай Бог долго иметь дело с такой особой. Нужно как можно скорее отделаться от нее».
Бойцы, беспрерывно испуская дикие крики, вертелись, как вьюны, стараясь ударить друг друга оружием, отчасти напоминавшим вороний клюв.
— Так! Молодцы!… Стоите один другого!.. Вот так! Еще!.. Превосходно! — поощряла их Гараджия, упиваясь видом крови, струившейся из ран бойцов.
Но венецианка смотрела молча.
Минут через десять после начала боя один из индусов уже лежал на земле с пробитым черепом, между тем как его победитель с торжествующим воем наступал ему на грудь ногой.
— Получай награду, храбрый победитель! — крикнула Гараджия, бросив ему жемчужину. — Ты хорошо исполнил свое дело, и я довольна тобой.
Индус с мрачным видом поднял жемчужину, потом долго смотрел на убитого им товарища, к которому никогда не чувствовал никакой вражды, и, наконец, удалился медленными шагами, отмечая свой путь кровавым следом.
— Доволен ли ты этим зрелищем, эфенди? — с веселой улыбкой осведомилась турчанка у герцогини.
Но та покачала головой и сказала:
— Нет, я предпочитаю войну. Нехорошо ради одной потехи заставлять людей убивать друг друга — людей одного племени, одной веры и, быть может, даже родственников.
— Я — женщина и умираю от скуки, — наивно оправдывалась Гараджия. — И мне больше нравится война, но где же взять ее, когда теперь везде тихо и находящейся под моим начальством крепости не угрожают враги?.. Ну, посуди сам, эфенди, что же мне делать еще? — спросила она, заглядывая мнимому юноше прямо в лицо.
— Да, на этот вопрос трудно ответить, — промолвила молодая венецианка, стараясь уклониться от необходимости высказаться яснее и откровеннее.
— И я так думаю… Но пойдем, эфенди, я проведу тебя по нашим укреплениям, чтобы ты мог судить, как трудно было нам отбить их у христиан.
— Я к твоим услугам, госпожа.
— Ах, я только и слышу от тебя: «госпожа» да «госпожа»! — капризно топнув ногой, вскрикнула турчанка. — Ты ведь не простой солдат, а капитан и сын паши, поэтому имеешь полное право называть меня по имени… Слышишь, эфенди, я желаю, чтобы ты звал меня просто Гараджией?
— Как тебе угодно, — с едва заметной насмешливой улыбкой произнесла герцогиня.
— Отлично… Идем же.
То поднимаясь, то спускаясь по разным крытым переходам и лестницам, девушка-комендант привела Элеонору ко входу в одну из башен, находившуюся на углу замка, отворила тяжелую, обитую железом дверь, запиравшуюся особым, замысловатым механизмом.
— Отсюда прекрасный вид, притом нам здесь можно будет и побеседовать без всякого стеснения, — сказала она, приглашая свою спутницу подняться по узкой винтовой лестнице.
XIX
Рассказы Гараджии.
Панорама, развернувшаяся с вершины этой башни перед глазами герцогини, действительно была восхитительная. На западе голубела ровная, лишь чуть-чуть рябившая поверхность Средиземного моря: на юге и на севере крутые обрывистые берега острова с маленькими мысиками и длинными рядами утесов, с крохотными заливчиками и глубокими ущельями напоминали знаменитые норвежские фиорды, а на востоке раскидывалась зеленая кипрская равнина, замыкавшаяся на горизонте цепью окутанных туманом гор. В одном из маленьких заливов герцогиня сразу рассмотрела свой галиот и взятую ею в плен турецкую шиабеку, стоявшие на якоре в небольшом расстоянии одна от другой. Оба эти судна и заметила Гараджия.
— Это твой корабль, Гамид? — полюбопытствовала она, указывая на галиот.
— Да, госпожа.
— Опять! Меня зовут Гараджия. Слышишь?
— Виноват. Да, Гараджия, это мой.
— Как красиво звучит мое имя в твоих устах! — вырвалось у молодой турчанки, и по ее лицу разлился густой румянец удовольствия, вызванного тем, что ей все-таки удалось заставить этого холодного юношу назвать ее просто по имени.
Затем, полюбовавшись снова несколько мгновений его красотой, она прибавила:
— Ты, кажется, спешишь со своим отъездом?
— Да, я спешу доставить Дамасскому Льву пленного франкского виконта. Мустафа может разгневаться за промедление.
— Ах, да, ты ведь явился сюда только из-за этого христианина! — со вздохом произнесла Гараджия. — Я и забыла… Впрочем, разве нельзя отправить этого франка с кем-нибудь из моих воинов…
— Ты знаешь, Гараджия, что Мустафа вправе требовать точного исполнения его распоряжений. Если не я, которому это поручено, доставлю пленника, то…
— Ах, какой вздор! Ты не простой солдат, и тебе ровно ничего не сделает никакой Мустафа.
— Мой отец приказал мне повиноваться прежде всего воле великого визиря, его лучшего друга, и я не могу ослушаться отца, — вывертывалась герцогиня, как могла, твердо рассчитывая на то, что легкомысленная турчанка не обратит внимания на непоследовательность ее речей.
Гараджия оперлась обоими локтями на парапет, опустила голову на руки и долго молча смотрела на море. Молчала и герцогиня, не желая прерывать мыслей этой прихотливой женщины.
