Оливия старалась как можно быстрее кончить болезненную процедуру, но последний шов оказался самым трудным.
– Ничего не получается, – призналась она, закусив губу.
– Тяните сильнее.
– Боюсь, начнется кровотечение.
– Ничего со мной не сделается.
Оливия вдавила кожу пальцами, ухватилась за кончик упрямой нити пинцетом и сильно дернула. Она уже не думала о необходимости держаться на расстоянии от пациента, прижалась к нему, и Сэмюэль почти забыл о своей ране, взял упавшую на грудь прядь огненно-рыжих волос, накрутил на палец и поднес к губам. В этот момент нить наконец поддалась, и Оливия потеряла бы равновесие, не удержи ее прядь волос в кулаке Шелби. Девушка вскрикнула от боли, когда волосы натянулись, и наклонилась вперед, в тот же момент пациент повернулся на спину, и Оливия упала на больного.
Их взоры встретились, а губы оказались совсем рядом. Сэмюэль не отпустил прядь волос, напротив, он другой рукой притянул девушку к себе, ее грудь прижалась к темным завиткам на его груди. Время будто застыло. Они не знали, как долго смотрели в глаза друг другу, потом их дыхание смешалось и случилось неизбежное.
15
Микайя ворвался в хижину с радостным криком:
– Вы посмотрите, какое чудо попалось нам сегодня на ужин!
Он держал на весу огромного темно-зеленого сома и был так возбужден, что не сразу разобрался в происходящем. Оливия отскочила от постели больного будто ужаленная, волосы растрепались, лицо раскраснелось; после купания она надела один из лучших своих нарядов, а теперь отводила глаза, словно совершила страшное преступление. Да и пациент выглядит не лучшим образом, сжался и скалится, как загнанный в угол хищник. Микайя ухмыльнулся про себя.
– Я только что закончила снимать швы, как ты мне и велел, – затараторила Оливия, укладывая в сумку ножик и пинцет и вынимая чистую повязку. – Рыбу я сейчас поджарю. Надо только ее почистить. Не забудь выдать Буяну его долю.
– Не спеши, сом подождет, сначала займись больным, – спокойно сказал Микайя, бросил трепыхающуюся рыбу на стол, взглянул на собаку, следившую за каждым его движением, склонив голову набок и навострив уши, и обратился к Сэмюэлю: – Никто не может так приготовить жареного сома, как Искорка. Скоро сами убедитесь.
– Я так проголодался, что готов съесть его сырым со всеми потрохами, – ответил Сэмюэль.
– Жареной рыбы вам еще нельзя, – строго сказала Оливия.
Тихонько насвистывая веселую мелодию, Микайя, казалось, не обращал никакого внимания на молодых людей; налив себе кофе из кофейника, постоянно превшего на краю печи, он намеренно небрежно проговорил:
– Ладно, вы здесь без меня сами разберетесь. – И, забросив на плечо сома, вышел из хижины.
Сэмюэль поднял руку, посмотрел на заживающую рану и поиграл мускулами.
– Я намного лучше себя чувствую, – заявил он и взглянул на Оливию, ожидая, что она опять присядет на кровать и начнет накладывать повязку, потом со значением заметил: – Да и аппетит что-то разыгрался.
Оливия опять прочитала в глазах Сэмюэля вызов. Похоже, он дразнит ее? Ну что ж, она покажет ему, что у нее тоже есть выдержка. Вот только бы сердце перестало биться с такой сумасшедшей скоростью да остыли бы пылающие щеки. Девушка до сих пор чувствовала его жаркое дыхание, свои раскрывшиеся навстречу губы… но поцелую не суждено было продлиться. Да и зачем? Потом будет лишь еще больнее. Ведь Сэмюэль уже не раз причинял ей боль.
Заставив себя вспомнить о предательской сделке Шелби с Вескоттом, девушка немного успокоилась, присела на кровать и потянулась к больному, чтобы туго обвязать его полоской ткани вокруг талии. Но при этом никак нельзя было избежать прикосновения к его мускулистой, заросшей волосами груди. Оливия закусила губу, приложила к ране конец повязки и стала его раскручивать. Сердце Сэмюэля учащенно забилось, он проклял себя за то, что постоянно дразнит девушку, и невольно вздрогнул, когда его груди коснулся кончик пушистых волос.
– Сидите тихо! – сурово одернула больного Оливия, которой стоило немалых усилий сдержать дрожь в руках. Она быстро закончила перевязку, стянула узлом концы ткани и бросилась прочь от кровати.
Сэмюэль чувствовал волнение под ее холодной невозмутимостью и безуспешно пытался разгадать тайну ее поведения. Почему она становится мягкой и послушной в его объятиях, а буквально через секунду будто готова его укусить? Возможно, ей неудобно перед Джонстоном, играющим роль отца? Но родной отец, ветреный французский аристократ, никогда не ведавший, что принесет грядущий день, вряд ли мог служить примером. Микайя, конечно, являлся куда более надежным защитником ее весьма сомнительной добродетели, нежели месье Сент-Этьен.
Эта мысль словно заставила Сэмюэля очнуться. «Пока я у него на глазах, нужно вести себя крайне осторожно с его Искоркой. Никаких ухаживаний. И чем раньше я смогу отсюда выбраться, тем лучше. Ведь я еще не выполнил задание президента. Вот этим и следует заняться».
– Расскажите мне, пожалуйста, что говорят осаги об англичанине, – обратился полковник к Оливии. – Наверняка женщины могли что-то сболтнуть.
– С женщинами мне не довелось много общаться, и об англичанине я слышала только от Микайи, о чем уже вам рассказывала, – ответила стоявшая у печки Оливия, искоса наблюдая за Сэмюэлем. – Значит, вы присоединились к Мануэлю Лисе лишь для того, чтобы разыскать английского агента? Иной причины не было? – «Меня, выходит, он и не думал искать?»
– Его нужно остановить раз и навсегда, – ровным голосом сказал Сэмюэль. На память пришел Эмори Вескотт, которого Шелби подозревал в предательстве, и снова возник вопрос о возможной связи Оливии с сетью иностранных шпионов. Полковник поворочался на кровати, потом прикрыл глаза и притворился спящим. Да, надо скорее бежать из этой хижины. Причем по многим причинам.
В тот вечер Сэмюэль, несмотря на возражения Оливии, потребовал жареной рыбы, а после ужина долго обсуждал с Микайей причины недовольства осагов властями. Старожил знал многое об английских торговцах, которые обхаживали молодых воинов, стараясь вбить клин между ними и миролюбивыми старейшинами племени, но практически ничего не сказал Шелби, не желая делиться сведениями, полученными от Похуски в доверительных беседах, и ставить под угрозу будущее осагов. Микайя сообщил только, что Похуску серьезно беспокоит, как бы всему племени не пришлось отвечать перед американцами за нападение кучки отщепенцев на полковника. Подобно Сантьяго Куинну, Микайя Джонстон испытывал гораздо больше симпатии к индейцам, нежели к американскому правительству.
В последовавшие дни Сэмюэль начал быстро поправляться. С Оливией у него складывались, мягко говоря, странные отношения, и он никак не мог разобраться в собственных чувствах. Раньше, на реке, в команде Мануэля Лисы, все было более или менее ясно. Тогда он имел дело с взбалмошной, избалованной, ни на что не пригодной девицей, способной на самые дикие поступки. А теперь приходилось делить небольшую хижину с женщиной, подобной которой полковник никогда не встречал. Оказавшись в глуши, вдали от привычной жизни, она проявила твердость характера, самообладание и силу воли. И в то же время стала еще более соблазнительной, хотя постоянно была настороже и держала его на расстоянии. Но ее холодность и насмешки только распаляли воображение – чем холоднее она становилась, тем больше желал ее Шелби.
Оливия старалась не думать о Сэмюэле, все время подыскивала себе занятия, переделала массу полезных дел, но размеры хижины не позволяли игнорировать присутствие больного, да и приходилось проявлять о нем заботу. Она следила за его выздоровлением со смешанными чувствами. Ее вроде бы должна была радовать возможность избавиться от докучливого пациента; однако девушка сознавала, что на сердце у нее станет пусто, когда Сэмюэль уйдет.
Однажды после завтрака Сэмюэль поднялся, потянулся и напряг мускулы левой руки. Боли в боку почти не чувствовалось, и вот уж несколько дней рану не пришлось перевязывать, что вселяло надежду на полное выздоровление.
– Боже! У меня все тело чешется, как у медведя после зимней спячки, – воскликнул полковник.
