– Кто?
– Да сестра твоя… нет, я просто не понимаю, как они соглашаются, как они идут на это?
– Ну… он красивый.
– Кто?! Он?!
– Ну…
– Да он же страшный! Адочка, он же похож на лысую обезьяну, на претенциозную лысую обезьяну!
– Не знаю… я как-то об этом не задумывалась.
Я больше с Таней и Верой общаюсь.
– Ой, а Вера?! Единственное хорошее в ней, это то, что она мне тут показала несколько действительно классных упражнений. А вообще ты, дурочка, даже представить не можешь, что у них там творится. И тут я полностью солидарна с твоим папой – нечего тебе возле них крутиться.
– Почему?
– Она же просто водит к нему девок. Так она его может возле себя придержать и жертвует всем, даже своим ребенком.
– Да ну?
– Ведь ты сначала думала, что она – его жена, а Танька – дочка?
– Конечно, все так думают.
– Ну, так вот! Ты что, не понимаешь, что он ими просто прикрывается? С виду такая благопристойная семейка. К ним спокойно отпускают своих дочерей – там кофейку попить, в картишки с малой порезаться, а там уже начинается капитальная обработка. И девчонку потом и «на танцы», и «погулять» отпускают без всяких задних мыслей.
– Да вы что…
– А они, малолетние дуры, уши развесили…
– Ноги раздвинули…
– Ага, а с виду все благопристойно. Эх… подожди, ты их еще в полном составе не видела! Тут в конце июля – середине августа такое творится! Ох, и отрываются же они! Там дед у них такой есть, пузатый и похотливый… Слушай, – она снова придвинулась ко мне и взяла за руку, – ты же там все время в карты играешь, у него под самым носом. Пристает?
– Ну… не знаю…
– Так, так, так… – Она заглянула в мои опущенные глаза. – А ну, выкладывай!
– Вообще-то, тогда, в девяносто третьем, он мне такие гадости рассказывал.
– А сейчас?
– После той истории, мне кажется, он не питает ко мне особой симпатии.
– Да брось, он же говорил что-то тебе?
– Ну да. Предлагал прямым текстом, нагло так, типа идем, я знаю место в парке. И всякое такое.
– А-а-а!.. – Она, смеясь, закрыла рот растопыренной пятерней. – И что?
– А ничего. Я, если бы даже и хотела, то меня бы папа не пустил.
– А ты хотела?
– Нет, конечно!
– А что ты ему ответила?
– Чтоб отвалил.
– А он?
– Сказал, что у меня плоскостопие, что колени какие-то неправильные, и это все лечится сексуальной энергией.
Она снова громко засмеялась. Папаша, высунувшись из-под пирса, озадаченно и раздраженно посмотрел на меня. Анна весело помахала ему и жестом показала, что мы скоро закончим.
– Будь осторожна, Адрианка. Особенно с Верой. Ты просто не представляешь, с кем имеешь дело. Они полностью во власти этого человека. А он… полное дерьмо. Для него секс – как испражнения. Понимаешь?
– Почти.
– А расскажи мне теперь про сестру?
И я стала бессовестно что-то врать про свои полуночные шпионские вылазки, про то, как однажды якобы застукала Обезьяну во внутреннем дворике первого корпуса («ой, а где это?»), где он на своем красном полотенце трахал какую-то девицу. И, как всегда, на самом интересном месте к нам решительно приблизился папаша и очень грубо скомандовал мне:
– Быстро иди купаться!
На что я пыталась возразить, что купаться совсем не хочу, но он гаркнул «shut up!» – и злобно ткнул пальцем в сторону моря.
Альхен был безнадежно занят тигровыми-хвостатыми, поэтому я пошла загорать на пирс.
Анна, освободившись от папаши, пыталась как-то подойти ко мне, но мы уже уходили ужинать, а о том, чтоб мне остаться еще на часок (даже под ее присмотром), не могло быть и речи.
На лестнице мне в крайне неприветливой форме объяснили, что навязывать свое общество – неприлично, и что Анне глубоко неинтересно все то, что я могу ей рассказать, она просто очень воспитанный человек и из вежливости поддерживает со мной разговор.
Tag Einunvierzig (день сорок первый)
Проснулась со странным привкусом во рту. Ну и пакостей же я вчера наговорила Анне! Короче говоря, Адору понесло… А если она расскажет еще кому-то? Той же Вере?
Голова была тяжелой, и что-то мрачное сформировалось в груди.
Обида на папашу была все еще в силе, и, когда мы спустились на пляж, я в насупленном молчании двинулась на свою ритуальную прогулку. Макс утомляет. И ведь нет, не могут его здоровое мускулистое тело, его загоревшее пухлогубое лицо с золотыми кудрями, его юность и задор вытеснить из меня боль ежеутреннего ожидания. Все, о чем думается, когда я с ним, это «пришел или нет?». Он мне сегодня рассказывал про то, как сдавал на права в раздолбанном «москвиче» и как там отвалилась педаль…
– И что, папа тебя даже днем, даже просто в кафе не отпустит?
– Да боже упаси… какое кафе…
И тут, по дороге обратно, меня вдруг обуяла такая тоска, такая щемящая жалость к себе, пленнице, что, махнув удаляющемуся в сортир отцу, я пошла на посадку прямехонько под оживший тент. Вера варила кофе, Саша вынимал из рюкзака красное полотенце, а Танька выколупывала из-под лежака рассыпавшиеся фломастеры.
– Привет, народ!
– О, Адриана, привет, – своим интеллигентным питерским голосом нежно прокартавил мой мучитель. – Ну, как дела, как настроение? (Боже, какой же ты ласковый!)
– Устала я от всего. Нет, правда, у меня, наверное, сейчас припадок какой- нибудь случится. Ведь нельзя же меня
