Людмила хорошо понимала, в каких войсках служит ее муж, и потому привыкла вопросы не задавать. Все, что пожелала спросить, свелось к одному:
– Когда ждать?
– Не знаю.
И этот ответ был для нее привычным и даже исчерпывающим. По крайней мере, такой ответ звучал чаще, чем какой-то конкретный.
– От меня что-то нужно? – спросила, и это, естественно, не касалось заботы о детях и о доме, поскольку это все было само собой разумеющимся. Но она тонко прочувствовала мужа, словно по телефону его мысли читала.
– Нужно. Сам я не успел. Время выбери, разбери отцовский архив. Все, что касается сабли, передай напрямую Совкунову или Твердовскому. Они тоже в курсе.
– Поняла. Сегодня же вечером засяду. Там, помнится, бумаг целая куча… Все я читать не буду.
– По диагонали, где сабля упоминается. Еще. Твердовского я сам попрошу: он зайдет вечером, поставит на наш компьютер отцовский винчестер. Если время найдет, пусть поможет тебе. Там, в принципе, можно будет через систему «поиска» проверить. Наверняка что-то найдется.
– Хорошо. Пусть приходит. Только без сала… Скажи ему, что я копченого сала в детстве объелась и видеть его не могу.
– Я лучше что-нибудь совру про национальность.
– Хоть что… Обзови меня мусульманкой в семидесятом поколении, но сала, ради бога, пусть не несет.
Капитан Твердовский притчу о сале выслушал стоически и только рукой махнул:
– Что женщины в сале понимать могут? Это же закуска… А с компьютером я справлюсь, не переживай. Кстати, о сале, – командир роты полез в окно, где между рамами так и лежало припасенное им угощение. – Полковника накорми, и командующего тоже. На закуску – самое то, что нужно.
– Ты считаешь, командующий его выпить вызвал? – спросил, входя в канцелярию, подполковник Совкунов. – Оставь мне, я справлюсь.
Вместе с начальником штаба в канцелярию вошел и Товарищ Старший Прапорщик Черноносенко. И в сторону свертка с салом носом потянул с явным интересом.
– Реквизируете, товарищ подполковник? Ладно. Согласен, только Черноносенко не кормите. Для собаки сало – убийственный продукт. Тем более копченое. У меня даже Мамаша Крюгер много не ест, здоровье бережет. За печень боится… А мне не жалко.
– Хорошо, что в солдатской столовой вчера на столе сала не было, – улыбнулся Василий Иванович. – Я готов, товарищ подполковник. До машины еще десять минут.
– Можешь идти к штабу. Нехорошо командиру ждать подчиненного. Я, кстати, звонил сейчас в Москву, пропуска на вас заказаны. Вместе с командиром пройдешь в управление. Там разойдетесь по разным кабинетам. Дежурный покажет, куда тебе. Ночевать тоже устроят. Скорее всего, во внутренней гостинице. Но там, насколько я помню, народ, кажется, только по ночам работать любит. Иногда утром никому не дозвонишься, а ночью – все на месте.
– Это потому, что у нас эмблема ночная[9], – сделал вывод капитан Твердовский…
Старший лейтенант Арцыбашев так и не понял, ради чего старался подполковник Совкунов, уговаривая командование фельдъегерской связи отказать подполковнику Елизарову в чести быть их попутчиком. Ну и летел бы себе на здоровье, поскольку в грузопассажирском самолете места хватило бы еще на два взвода солдат вместе с офицерами. Правда, с удобствами из пассажиров устроился только один полковник, но Арцыбашев вполне удовлетворился боковым откидным сиденьем, тем более что летать на таких сиденьях ему было более привычно, чем в кресле.
Василий Иванович закрыл глаза, но сон никак не шел, и в полудреме вспоминалось сразу многое. И все это по большей части было так или иначе связано с отцом, который желал представляться и сниться только живым. Наверное, в жизни он был настолько сильным и уверенным в себе человеком, что казался чуть ли не бессмертным. Даже когда отцу перевалило за пятьдесят, он любил показать простым солдатам внутренних войск, еще и не мечтающих о краповом берете, упражнение, которое никто из них повторить не мог, даже самые сильные. Отец подпрыгивал, правой рукой хватался за перекладину, левой за запястье правой руки и так, на одной руке, десять раз подряд подтягивался. И не просто подтягивался, он еще и десять раз подбородок на перекладину клал. Сын это делать научился – не сразу, но от отца отставать не хотелось. Ни в чем. И это желание не отставать носило вовсе не соревновательный характер, а только подражательный, потому что Василий уважал Ивана Васильевича всегда и во всем.
Самолет приземлился на аэродроме в Жуковском, где обычно и базируются все самолеты фельдъегерской связи. Чем этот аэродром приятно отличался от гражданских, так это возможностью военного транспорта подъезжать сразу на стоянку. Для разрешения обычно хватало устного заявления, что в самолете перевозились секретные документы или материалы. «Уазик» ГРУ подъехал сразу, как только Василий Иванович с полковником спустились на бетон стояночной полосы. Поскольку фельдъегеря везли большой груз, нетрудно было догадаться, что именно их встречает грузовик, который как раз разворачивался неподалеку, и полковник сразу шагнул к «уазику». Так и оказалось – машина пришла за ними. Полковник устроился спереди, старший лейтенант с большими удобствами разместился на заднем сиденье. В вечернее время, когда движение наиболее интенсивно, ехать пришлось через всю Москву, и ехали очень долго. Настолько долго, что Василий Иванович начал опасаться, что в ГРУ к этому времени уже не удастся никого застать. Но полковник, к таким поездкам более привычный, никакого беспокойства не выражал.
Машина высадила их около бюро пропусков, а сама двинулась в сторону ворот. Пропуска оформили моментально, и дальше уже полковник взял на себя роль провожатого, не забыв использовать старшего лейтенанта в качестве носильщика для своей нелегкой сумки. В дополнение к сумке самого Арцыбашева это был уже значимый груз, и нести его пришлось прямо до дверей диверсионного управления, открывающихся цифровым кодовым замком. Полковник попытался показать, что он здесь человек почти свой, и старательно нажимал поочередно три кнопки, но замок не срабатывал – код, видимо, сменили. Пришлось позвонить, и на звонок сразу вышел дежурный офицер. Полковник забрал свою сумку и двинулся в один кабинет, а дежурный подполковник повел старшего лейтенанта в другой.
В большом кабинете было всего три рабочих стола и один большой стол для работы с картами. Два капитана, что склонились над ними, на Василия Ивановича внимания не обратили, и подполковник показал ему на стул рядом с одним из письменных столов.
– Здесь подожди.
И ушел.
Ждать пришлось долго. Потом пришел молодой, но совсем седой и весь иссушенный до болезненной худобы полковник, глянул на вставшего Василия поверх очков и спросил с заметной хрипотцой в голосе:
– Старший лейтенант Арцыбашев?
– Так точно, товарищ полковник.
– Садись. – Он непроизвольно дернул головой и нечаянно показал на шее идущий с груди сильнейший ожог, не полностью еще заросший. Похоже было, полковник восстанавливался после ранения и чувствовал себя еще не совсем хорошо. – Я – полковник Морозов. Зовут меня Сергей Николаевич. Можно обращаться по имени-отчеству, я не обижусь. Вон те два упыря, – полковник кивнул в сторону склоненных над картами и тихо переговаривающихся капитанов, которые старательно отворачивались, – между собой зовут меня Дед Морозов. Чаще всего я не обижаюсь, поскольку и в самом деле уже дважды дед. Вот, значит, относительно твоего вопроса… Тут нам прислали кое-что. Пока ты летел, жена твоя, говорят, постаралась, и капитан какой-то. Фамилию я не запомнил.
– Капитан Твердовский?
