– Неизвестно, насколько, – хмуро сказал подполковник. – Командировка, возможно.
– Это связано с подполковником Елизаровым? – спросил напрямую старший лейтенант.
Совкунов быстро и настороженно взглянул в глаза Василию Ивановичу и кивнул:
– Да. Он говорил, что вы подвезли его.
– А что вообще ФСБ от нас нужно? – поинтересовался капитан, не пытаясь скрыть своего недовольства.
– Ничего особенного: они всего-то навсего просят временно откомандировать к ним старшего лейтенанта Арцыбашева для помощи при расследовании обстоятельств убийства генерала Арцыбашева.
Василий Иванович покраснел и взялся за бутылку, чтобы разлить водку по стаканам.
– Авторский вариант, – сказал Твердовский.
– Что? – не понял подполковник.
– Я говорю, что это решить может только сам Василий Иваныч. С вашего, естественно, согласия. Я в этом деле даже советовать ничего не буду.
– И правильно, – согласился Совкунов. – А посоветовать здесь нечего, поскольку все завтра объяснит сам подполковник Елизаров. Я просто заглянул, предупредить – будь, Василий Иванович, готов к беседе.
– Я постараюсь, товарищ подполковник, – ответил Арцыбашев.
– С утра, будь любезен, ко мне. И еще подумай об одном. Судя по вопросам Елизарова относительно твоей способности к работе в одиночестве, на нелегальном положении и без прикрытия, они, видимо, хотят использовать тебя таким образом. Меня такие запросы сильно смущают… Подумай хорошенько.
– А что такого особенного должно меня смутить?
– То, что раньше в ФСБ о своей работе не докладывался.
Людмила, слыша, о чем разговор, выглянула с кухни и взглянула на мужа. Как всякая нормальная жена, она считала себя ангелом-хранителем своей половины и была уверена, что никто, кроме нее, не в состоянии понять, на что Василий Иванович способен, а для чего его просторные плечи явно не приспособлены.
Всю ночь валил снег, и прекращаться, кажется, не собирался, поскольку небо со всех сторон, куда ни посмотри, было затянуто низкими серыми тучами. Большие тяжелые хлопья сыпались с неба. Это предвещало значительное потепление, как всегда бывает при сильном снегопаде. После нескольких морозных недель потепление было вполне уместным и воспринималось с облегчением.
На службу Василий Иванович, как всегда, пошел один. Жена сначала детей в детский сад провожала и только после этого отправлялась к себе в реабилитационный центр. Там проходили восстановительный курс не только солдаты и офицеры их бригады, но и из других бригад.
Василию Ивановичу предстояло идти в другую сторону, поскольку обычно он пользовался боковой проходной, расположенной неподалеку от казарм. А утро каждого командира взвода начиналось, естественно, с посещения казармы, где взвод располагался. Дежурный по роте, встретив Арцыбашева на лестнице, не позволил старшему лейтенанту повидаться со своими солдатами и сразу развернул его:
– Товарищ старший лейтенант, подполковник Совкунов требовал вас к себе, как только появитесь. Что-то срочное.
– С командиром роты?
– Никак нет, товарищ старший лейтенант. Капитана к начальнику боевой подготовки бригады вызвали. Он уже ушел.
Пришлось разворачиваться и идти в штаб заснеженной за ночь тропой через полосу препятствий – самым коротким путем. Где-то за углом штабного корпуса, в районе крыльца, остервенело лаял Товарищ Старший Прапорщик Черноносенко, из чего Арцыбашев сделал естественный вывод. Любимец спецназовцев, чистокровный дворовый пес с такой длинной, членораздельно и отчетливо произносимой кличкой, полный тезка некогда служившего в бригаде старшего прапорщика Черноносенко, был добрейшим на свете существом. Но признавал только людей в форме, а всех, кто ходил в гражданском, облаивал с полной ответственностью. Но если служащих бригады, которых Товарищ Старший Прапорщик Черноносенко прекрасно знал, пес облаивал только слегка и лениво, то любого постороннего, кто появлялся, он воспринимал как злостного нарушителя границы и угрозу каждому, носящему воинскую форму. Сам пес был средних размеров, но имел несуразно большую голову с широченной пастью, и это людей, не знающих его добрый нрав, пугало. Так же Товарищ Старший Прапорщик Черноносенко пугал кого-то и в этот раз. Вывод старшего лейтенанта был прост: в штаб только что прошел подполковник Елизаров. И уже, должно быть, подготовился к встрече.
Майор Крикалев из оперативного отдела, дежурный по штабу, поздоровавшись, тоже поторопил:
– Валерий Валерьевич уже дважды спрашивал. Просил подогнать.
– Он один?
– Нет. Кто-то там в гражданском. Мордатый такой. Глаза как у устрицы.
– Елизаров? Из ФСБ?
– Не знаю, кто, – майор Крикалев пожал плечами. – Может, и из ФСБ. Если арестовывать тебя приехал, поторопись, а то, чего доброго, не дождется.
– Бегу, – ответил старший лейтенант штабному майору и в самом деле двинулся по лестнице через ступеньку, впрочем, торопился он только до поворота лестницы, дальше стал подниматься нормально.
Расслабленность, если не сказать растерянность прошедших нескольких дней Арцыбашев сумел преодолеть, как умел преодолевать и физическую усталость. И хотя отошел от своего вчерашнего ступора, но еще не мог быть легким и беззаботным после убийства отца. Сейчас его брови хмурились, словно обрели непонятную тяжесть, и взгляд стал менее подвижным. Да и сам Василий Иванович чувствовал, что вернуться к себе прежнему вряд ли удастся. И когда время сможет примирить его с происшедшим – было неизвестно.
Подполковник Совкунов как раз заказал из столовой чай на себя и на гостя, и старший лейтенант Арцыбашев вошел в кабинет вместе с официанткой, которую догнал в коридоре.
– Еще чай, Валентина, – попросил Валерий Валерьевич. – Присаживайся, Василий Иванович, поближе к подполковнику Елизарову. Михаил Афанасьевич тебя заждался…
Старший лейтенант посмотрел на часы. Официально служебное время начиналось у него только через пять минут, хотя в армии служебное время нормированным по большому счету не бывает. Совкунов это движение заметил, но никак не отреагировал, уверенный, что офицеры должны приходить на службу никак не позже начальника штаба.
Василий Иванович, как и положено младшему офицеру, аккуратно и прямо сел за стол против подполковника Елизарова. Тот посмотрел на старшего лейтенанта поверх очков, потом на официантку, расставляющую на стол стаканы в подстаканниках и печенье в блюдечках, и задал отвлеченный вопрос:
– Вас, Василий Иванович, с какого времени начали по имени-отчеству звать?
– В детском саду еще, – невесело улыбнулся старший лейтенант. – Сначала воспитатели, оттуда во двор перешло, со двора – в школу. Как-то так повелось, что даже учителя – с улыбкой, конечно, но…
– Бывает и так. Мы это называем остаточным явлением… Вообще-то по возрасту вы уже вышли из анекдотов про Чапаева, – заметил Михаил Афанасьевич. – Тем не менее традиции остались у людей старшего поколения, у которых знакомое отчество вызывало только такую ассоциацию.
– А что, анекдоты имеют временной период? – спросил подполковник Совкунов.
– Как правило, политические, – пояснил Елизаров. – Еще в конце пятидесятых годов в ЦРУ был центр, где эти анекдоты кропали. Направление очевидное – полить грязью чересчур патриотический настрой советского человека. Неуважение к своим героям и вождям, которых выставляли питекантропами. Начали тогда с Ленина, Сталина и Хрущева. Потом уже и на героев перешли. А анекдот ведь запоминается лучше, чем пересказ событий. Потому и неудивительно, что люди, помнившие, кто такой Василий Иванович Чапаев, да еще и старый фильм, не могли удержаться.
– Да, помню еще анекдоты про Штирлица, – сказал подполковник Совкунов. – А почему наши не сделали «ответный подарок» – про Рэмбо, например?
