– Да, я.
– Когда, если не секрет?
– Ну, какой тут секрет! Очевидно, завтра.
Она хотела сказать что-то еще, но сдержалась и на прощание улыбнулась Хаблаку то ли вымученно, то ли умоляюще.
Ветер пах полынью и еще какими-то степными травами, словно был настоян на них и Хаблаку казалось, что он и сам пропах травами.
Капитан уже второй день был в Херсоне. Перед отъездом они с Каштановым составили план действий, решив сначала не трогать Булавацкого, но на всякий случай установить круг его знакомств и связей. Борис Свиридович жил в довольно просторном одноэтажном домике, принадлежавшем его сестре Ганне Свиридовне Глушко. Она работала на обувной фабрике, уходила на работу в половине восьмого, возвращалась после четырех, и Борис Свиридович весь день оставался в одиночестве. Вчера утром немного поработал в 'садике, а сегодня, хотя миновал уже третий час, еще не выходил из дому.
Домик стоял на тихой боковой улице, и Хаблаку с сотрудником городского угрозыска лейтенантом Михайлом Романикой пришлось принять некоторые меры, чтобы не обнаружить себя. Сначала Хаблак сидел за кружкой пива и с газетой в шашлычной за углом, откуда была хорошо видна Черешневая, потом поменялся местами с Романикой – через одну усадьбу за домиком Глушко была детская площадка, и очень удобно изображать отца, озабоченного проделками своего непослушного потомка.
Вчерашний день прошел спокойно – никто к Булавацкому не приходил, вечером заглянула только соседка, должно быть, позвонить по телефону – Хаблак еще вчера установил, что домик Ганны Свиридовны телефонизирован. Если и сегодня ничего не произойдет, Хаблак решил вечером заглянуть к Булавацкому – вряд ли тот приехал в Херсон по делам.
В половине четвертого – Хаблак это точно зафиксировал – напротив дома номер тридцать семь остановился мужчина в поношенном зеленоватом костюме и сорочке с незастегнутым воротничком. Немного постоял, осмотрелся вокруг и, решительно перейдя улицу, поднялся на крыльцо домика Глушко. Постоял у двери, поковырялся в замке и вошел внутрь.
Хаблак, как было условлено с Романикой, направился по Черешневой к шашлычной. Еще издали увидел, что лейтенант тоже оставил свой пост и пошел ему навстречу. Они сошлись на углу, и Романика возбужденно сказал:
– Это вор-рецидивист Володька Осташевич по кличке Рогатый. Вышел из колонии год назад и, по нашим данным, «завязал».
– Угу… – только и успел неопределенно сказать Хаблак, как дверь домика открылась, и на крыльцо выскользнул Рогатый. Капитан засек время – Осташевич пробыл у Булавацкого минуты три, не больше.
Рогатый явно был чем-то напуган – нервно осматривался, поправлял незастегнутый воротничок сорочки, будто ему вдруг стало душно, и быстро прошел от крыльца к калитке. Взглянул на улицу и, держа руки в карманах, направился вдоль заборов к центру. Он прошел совсем близко от Хаблака и Романики, капитану даже удалось перехватить его взгляд – теперь у него не оставалось сомнений: Осташевич или натворил что-то в домике Глушко, или увидел там что-то необычное – глаза его бегали и плотно сжатые губы побелели.
Хаблак проводил взглядом сгорбленную фигуру Рогатого и приказал:
– Будем брать.
Романика подал знак шоферу «Москвича», стоявшего напротив шашлычной, они сели в машину и двинулись вслед за Рогатым. Когда машина затормозила возле Осташевича, тот сразу все понял: остановился и оглянулся, небось хотел удрать, но Романика уже положил ему руку на плечо.
– Не делай глупостей, – приказал он, – и садись в машину.
– Но я же… – забормотал тот, – он уже был мертвый…
Они посадили Осташевича на заднее сидение между собой, Хаблак спросил:
– Кто мертвый?
– Тот тип на Черешневой. Я только вошел, а он лежит. На полу за столом – глаза выпучены и не дышит. Но я не убивал…
– Ну и ну… – покачал головой Хаблак. – А зачем ты туда заходил?
– Я все скажу… Я честный вор, и на мокрое дело не пойду. Того типа пришили, ей-богу, эта падла и пришила, а меня послал, чтобы заподозрили.
– Тебя кто-то послал в тридцать седьмой дом? Кто и когда?
– Я и говорю – эта падла. Договорились – припугнуть… Только напугать… Мол, хочет заложить их малину… Так чтоб не рыпался, а то пришьют…
Хаблак внимательно посмотрел на Осташевича. Да, красавцем его не назовешь: приплюснутый нос, скуластое небритое лицо и мутные, должно быть, от постоянного пьянства, глаза. С таким лучше не встречаться в темном переулке.
Итак, его подослал к Булавацкому какой-то тип – чтобы напугать. А тот, войдя в домик на Черешневой, увидел там труп Булавацкого. Вероятно, Рогатый не убивал, слишком мало у него было времени. Хотя, чтобы убить, хватит нескольких секунд…
– Разворачивайтесь, – приказал он шоферу. – Назад на Черешневую, каждая секунда дорога.
Правда, дорога каждая секунда. Возможно, Булавацкий еще жив… Хаблак перегнулся на переднее сидение, схватил трубку радиотелефона, попросил немедленно сообщить прокурору об убийстве и выслать на Черешневую «скорую помощь» и оперативную группу. Лишь потом спросил:
– Так кто тебя послал пугать Булавацкого?
Тот успел уже немного прийти в себя. Прижал руки к сердцу, сказал как можно убедительнее:
