Поздоровался, но бабка не ответила, только приставила ладонь к уху, и майор понял, что старуха или плохо слышит, или совсем глухая.
— Не слышу я, сынок! Позови дочку, она в хате возится, а если молока хотите, то его нет, потому что нет коровы.
Майор вошел в хату. В сенях стояла бочка, на веревке висело какое–то тряпье, пахло затхлым жильем, борщом, прошлогодней капустой или огурцами. Бобренок хотел постучать в грубо сколоченную, тяжелую дверь, но она раскрылась сама, и на пороге показалась пышногрудая красивая молодая женщина с заплетенными и аккуратно уложенными на голове косами. Она не испугалась, не вздрогнула, как бывает, когда в своем доме неожиданно встретишь незнакомого человека, просто остановилась в дверях и смотрела выжидающе.
— Ваша мать послала меня… — начал майор не очень уверенно.
Женщина внимательно посмотрела на него — Бобренок заметил, как ее взор задержался на погонах, — отступила, пропуская майора вперед.
— Заходите, — пригласила гостеприимно и даже как–то поспешно, — прошу пана офицера заходить…
В комнате стоял стол, несколько табуреток и лавка вдоль стены. Но за хлопчатобумажной пестрой занавеской Бобренок заметил роскошную для бедного полесского села никелированную кровать с большими блестящими шарами на спинках и платяной зеркальный шкаф, который украсил бы любую квартиру. Это несколько удивило майора. Сел на лавку, снял фуражку, и спросил у хозяйки, что стояла в ожидании, прислонившись к печке:
— Ваша хата крайняя в селе, рядом дорога… Не видели ли вы сегодня утром военных? Нескольких или одного? Разминулись мы, а договорились встретиться именно в Жашковичах.
— Нет, не видела… А вы сами откуда? — бесцеремонно поинтересовалась женщина.
— Ну, знаете, военные…
— Тайна, значит, — улыбнулась насмешливо.
— И никто из чужих не проходил?
— Может, и проходили. За всеми не усмотришь.
— Сегодня сено возили, — не сдавался майор. — Откуда?
— А с Григорьевских лугов.
— Видели, как везли?
— Ну видела.
— И никого не подвозили?
— А бес его знает…
Майору показалось: женщине что–то известно, но она почему–то отмалчивается.
— Вы когда сегодня встали?
— Как всегда, на рассвете.
— Коровы же нет, для чего так рано?
— Привычка, — усмехнулась и как–то вызывающе распрямила плечи, выпятив высокие груди. — Крестьянская привычка, вместе с солнцем, ведь и ложимся рано. Керосина нет. В пять уже в огороде копалась.
— И машины военной не видели?
Женщина замялась лишь на мгновение.
— Нет, — ответила она, и майор уловил, что женщина сказала неправду, потому что этой же дорогой мимо хаты проехал через Жашковичи их «виллис» — шофер высадил его и Толкунова километров за пять от села и возвратился через Жашковичи в штаб армии.
— А в селе чужих людей нет? — спросил.
— Может, и есть…
Бобренок понял, что ничего от нее не добьется, встал и вышел на крыльцо. Толкунов сидел напротив бабки.
Молодица последовала за майором. Бобренок попрощался с ней и спросил, как найти сельсовет.
— Не пройдете мимо, — только и сказала.
Стояла на крыльце, смотрела вслед. Неожиданно майор оглянулся и увидел в ее глазах то ли тревогу, то ли испуг, замедлил шаг и оглянулся еще раз, но женщина даже улыбнулась, и майор подумал, что он, наверное, ошибся.
Сельсовет размещался в одном доме с магазином и был закрыт. Бобренок потрогал большой замок, а Толкунов заглянул в магазин. Он спросил у продавщицы, где можно найти председателя сельсовета.
— А в селе, — ответила та не задумываясь.
— Село большое…
— Большое, — согласилась продавщица, — но дядька Федор на похоронах. Бабка Стефания умерла, так сегодня будут хоронить.
Усадьбу бабки Стефании долго искать не пришлось. Возле хаты толпились люди. Бобренок и Толкунов направились туда. Толпа расступилась, давая дорогу, но майор остановился и спросил, где председатель сельсовета.
Старый, морщинистый человек в черной шляпе смерил его с головы до ног подозрительным взглядом и поинтересовался:
— А вам, извините, зачем?
— Нужен. По делу.
— Ну если по делу… — учтиво кивнул старик. — Председатель пошел за лошадьми для похорон, сейчас придет.
Пришлось ждать. Бобренок с Толкуновым устроились в тенечке под грушей, росшей во дворе, ощущая на себе многочисленные любопытные взгляды.
Людей на похороны собралось немало, главным образом бабки и старики — молодежь была в армии, и только дети и подростки шастали в толпе. Немного в стороне, правда, стоял мужчина лет сорока, в солдатской гимнастерке, курил и разговаривал со старой женщиной, потом прошел с нею в хату, и Бобренок заметил, что он хромает на правую ногу, обут в кирзовые сапоги. Бобренок незаметно толкнул капитана локтем и показал глазами на человека в гимнастерке. Толкунов, поняв, опустил глаза и щелкнул пальцами: мол, сигнал принят, наблюдение установлено.
Бобренок захотел покурить, но не знал, можно ли это делать во время похорон, однако желание пересилило сомнение, и он извлек из кармана пачку папирос. Очевидно, старик в черной шляпе не спускал с майора глаз, так как сразу же вырос перед ним и бесцеремонно протянул руку к пачке.
— Разрешите, пан офицер, — попросил льстиво, — таких папирос мы здесь и не видели.
Майор щелкнул пальцем по пачке, выхватил папиросу, зажег спичку, дал прикурить старику, тот затянулся с наслаждением и сел на кончик скамейки рядом с Бобренком. Наверное, ему хотелось поговорить — да еще с таким большим начальником, — почтительно дотронулся мозолистыми и скрюченными от тяжелой работы пальцами до шляпы и сказал:
— Эта Стефка, что умерла, конечно, стервою была, но, если бы паны офицеры знали, какой у нее бимбер…
Бобренок не знал, что такое бимбер, но само слово понравилось ему.
А старик продолжал:
— Такого бимбера, извините, не найдешь во всех Жашковичах. Жаль, что умерла старая выдра, некому больше варить…
— Что такое бимбер? — спросил Толкунов.
Дед удивленно посмотрел на них, как на ненормальных.
— А–а, — сообразил наконец, — это, извините, по–вашему — самогонка, по–нашему же — бимбер, и варить его нужно умеючи, потому что из чистого продукта можно сделать такое, что без пользы организму…
— Без пользы, говорите? — улыбнулся Бобренок, но сразу же погасил улыбку: разве может быть весело на похоронах? А тут еще на тебя смотрит женщина в застиранной кофте неопределенного цвета, в огромных, не по ноге, бахилах. Она держала за руку девочку — беловолосую и голубоглазую, тоненькие, как