— Вот господин Валбицын и убедится в этом, — вставил Кранке. — Покажете, где лучше приземлиться самолету. Счастливо вам.
Это было сказано с искренней приветливостью, чуть ли не дружески, лицо Кальтца расплылось в широкой улыбке, и он на прощание крепко пожал руку гауптштурмфюреру.
Валбицын знал эти места не хуже Кальтца. Они с Кранке успели разведать все подходы к охотничьему дому, особенно дорогу к полю. Поэтому он ловко пробирался по ложбинке, обходя заросли шиповника и ежевики.
Тропинка круто поднималась вверх к полю. Валбицын первым поднялся к нему, притаился за раскидистым кустом, осматриваясь, Кальтц остановился рядом, он запыхался и тяжело дышал.
Управляющий миновал куст, оглянувшись на Валбицына, предложил пройти немного дальше, чтобы как следует увидеть все идеально ровное и длинное изумрудное поле, поднял руку, указывая, откуда лучше садиться самолету. Он окончательно успокоился и вовсе не остерегался Валбицына — подставил ему спину, и тот незамедлительно воспользовался этим: ударил точно и сильно. Кальтц, наверно, даже не осознал своей смерти, лишь застонал и осел под куст медленно, словно устал и должен был отдохнуть.
Валбицын аккуратно вытер нож о пиджак управляющего, нажал на кнопку, пряча лезвие, и только потом повернул Кальтца вверх лицом. Увидев, как мутнеют его глаза и мертвенная бледность разливается по лицу, внимательно огляделся и не заметил никого. Только нахальная сойка трещала в кустах боярышника.
Валбицын постоял еще немного и, убедившись, что Кальтц мертв, быстро направился назад к ложбинке.
5
Гусак дожаривался на сковородке, и неимоверно вкусный запах переполнял барак. Тут не пахло так никогда, и в кухню все время заглядывали любопытные. Слух, что Мишина мать жарит гуся, распространился молниеносно. Это было так неожиданно, что к бараку пришли даже французы. Они вдыхали запах гусятины, о чем-то живо разговаривали и, наверно, одобряли Мишину смелость, смеясь и показывая на него пальцами. Потом один из них подозвал Мишу и поинтересовался, где именно он поймал такую вкусную птицу. Миша охотно объяснил им, и французы, посоветовавшись, отправились к лугу, но не успели отойти и сотни метров, как из-за сада, что отделял барак от шоссе, выскочила открытая машина. Миша сразу узнал ее и бросился навстречу. Французы нерешительно остановились, но, увидев, как радостно машет руками Миша, поняли, что именно случилось, и повернули назад.
«Виллис» остановился резко, словно шофер испытывал надежность тормозов, и Бобренок, выскочив из машины, чуть не попал в Мишины объятия.
— Ну, — спросил майор нетерпеливо, — где твой фельдшер?
— Леся бегала к нему — он ждет вас дома...
Хотел объяснить, кто такая Леся и что до деревни, где живет фельдшер Функель, совсем близко, вон даже черепичные крыши видны, но машину уже окружили девушки, и шумливая Настя, никого и ничего не боявшаяся, обняла майора за шею и повисла на нем, обцеловывая.
Мише показалось, что даже при всей необычности ситуации Настя переборщила: такая персона, как майор, требовала большего уважения, и на какое-то мгновение он испугался Настиной дерзости, однако увидел, что майор нисколечко не обиделся, наоборот, прижал к себе девушку и закружился, смеясь и тоже целуя ее. А тут и остальные уже налетели на машину, хохот, визг долетали оттуда. Потом кто-то, может, шофер, а может, какая-то из девушек, нажал на клаксон, и автомобильный сигнал, заглушив девичий крик, зазвучал торжественно и празднично, будто салют.
Наконец Настя отпустила Бобренка, но не отошла, держала за руку и заглядывала в глаза, будто надеялась услышать от него что-то сокровенное, ведомое только ему, и майор понял, что не имеет права обмануть девушку, и должен что-то сказать — именно те слова, которых от него ждут не только эта полная, но такая симпатичная Настя, но и все, кто столпился вокруг «виллиса».
Бобренок деликатно освободил свою руку из Настиной, обвел взглядом людей, буквально накинувшихся на них. Нескольких секунд ему хватило, чтоб увидеть убожество полинявших, застиранных, кое-как заштопанных и в заплатах ситцевых и сатиновых платьев, грязных и дырявых рубашек на мужчинах, худые изможденные лица с изголодавшимися, но такими счастливыми и возбужденными глазами. Где-то среди них сверкнула солнечная улыбка шофера Виктора, появилась и сразу исчезла за девичьими плечами вытянувшаяся и почему-то удивленная физиономия Толкунова. Бобренок шагнул к «виллису» и произнес то, о чем думал и хотел сказать:
— Вот так, дорогие наши люди, дождались!.. Трудно вам тут было, но, поверьте, и нам не легче!
Девушки отпустили возбужденных Мохнюка и Толкунова. Капитан расправлял помятую фуражку и усмехался смущенно, а Виктор вдруг полез на «виллис», чтобы лучше разглядеть собравшихся. Теперь он возвышался над всеми, как оратор на трибуне, поневоле став самым главным, — помахал зажатой в кулаке пилоткой и закричал неожиданно тонким и визгливым голосом:
— Теперь вы снова свободны! Ура!..
Бобренок увидел, что пожилая женщина в старой кофте и на удивление яркой, вероятно, совсем новой сатиновой красной косынке — такие носили первые комсомолки и рабфаковки — изнеможенно оперлась на радиатор. Ему показалось, что женщина вот-вот упадет, потеряв сознание. Он рванулся к ней. Она пришла в себя и вместе со всеми девушками подняла вверх сжатые кулаки и подхватила громкое «ура».
Бобренок, поискав глазами в толпе высокого парня в клетчатой рубашке, подумал, что церемония встречи победителей может затянуться (впрочем, понимал возбуждение и волнение девушек и даже мужчин, переговаривавшихся на незнакомом языке, очевидно, французском, так как двое из них, взявшись за руки, запели «Марсельезу»). Однако у них совсем не было свободного времени. Они не спали целую ночь, объехав три деревни, и не имели права терять ни минуты. Бобренок хорошо знал это, да что мог поделать, если радость завладела и им, и всегда рассудительным Толкуновым, не говоря уже о Викторе.
Бобренок решительно натянул фуражку, как бы обуздывая свои чувства, и, не совсем вежливо оттерев плечом Настю, начал прокладывать себе путь через толпу к высокому юноше.
Миша увидел это движение майора, весь так и просиял. Отстранив какого-то мужчину, указал Бобренку на открытые двери барака.
— Прошу, — сказал гордо и даже с оттенком тщеславия, — у нас готов обед! Мать зажарила гуся...
Бобренок нетерпеливо махнул рукой: какие могут быть гуси, если надо дорожить каждой минутой.
— Нет, — ответил он категорично, — нет времени, кроме того, мы уже немного перекусили.
Парень отступил растерянно и заслонился руками от Бобренка, словно тот произнес явную нелепость.
— Но ведь есть гусь... — повторил он. — Мать зажарила, и мы ждали вас...
Видно, он еще не поверил, что майор окончательно отказался от царского обеда. Это не укладывалось в голове, и он не мог понять, как вообще можно поступить так. Эти чувства отражались на его лице так ясно, что Бобренок решил: не имеет права пренебречь таким гостеприимством. Наверно, жареный гусь для этих людей — райское подношение, и он смертельно обидит их отказом. К тому же подумал: по-быстрому можно уложиться минут в десять, а что такое десять минут, даже самых дорогих, если они могут испортить людям праздник?
И майор посмотрел на часы, хоть и без этого знал точное время, просто для того, чтобы подчеркнуть: действительно дорожат каждой секундой, и сказал, положив юноше руку на плечо:
— Ладно... Но у нас всего пять минут, — нарочно уменьшил наполовину отведенное им для обеда время. Обвел взглядом мужчин, окруживших их, и, не увидев похожего на обещанного ему фельдшера, спросил: — Может, позвать фельдшера сюда? Он не пришел?
Юноша кивнул на красные черепичные крыши, видневшиеся из-за деревьев:
— Я же говорил, герр Функель ждет нас. А он — человек очень аккуратный, — сказал Миша с
