природы мы будем видеть его историю; когда любую сложную структуру будем рассматривать как итог целого ряда взаимодействий, каждое из которых имеет значение для своего носителя».
Человек — порождение своего прошлого.
Все те, кто оказывался в доме Кентов в первые после убийства недели, изо всех сил вглядывались в его обитателей в поисках ключа к разгадке преступления. Медики, исследовавшие труп, стремились почти в буквальном смысле «считать с него все, что только можно». Другие изучали лица и повадки хозяев дома. Роуленд Родуэй так отзывался об Элизабет Гаф: «Я заметил на ее лице следы тревоги и усталости». Альберт Гросер, молодой газетный репортер, пробравшийся в дом в день убийства, обратил внимание на «нервное, неуравновешенное» поведение няни. Но если эти подозрения питались написанным на лице беспокойством или порывистыми движениями, то Уичер искал свои следы в том, чего не видно, — в молчании.
Уичер сообщал в отчете на имя сэра Ричарда Мейна о том, что ему удалось заметить в доме на Роуд-Хилл. Мистер и миссис Кент «души не чают» в своих младших детях. Уильям выглядит «очень подавленным». Констанс и Уильяма связывает «взаимная привязанность» и «тесная близость» («близость» в середине XIX века подразумевала наличие неких общих секретов). Уичер докладывал также о том, как реагировала семья на смерть мальчика. Когда Элизабет Гаф, писал он, пришла к двум старшим дочерям сообщить об исчезновении Сэвила, «мисс Констанс открыла ей дверь одетой, выслушала няню и ничего не сказала». С одной стороны, хладнокровие Констанс, демонстрируемое ею и в дальнейшем, могло свидетельствовать о чистой совести и душевном покое, но вместе с тем не исключались и иные, далеко не столь идиллические толкования. За внешним спокойствием могла скрываться хорошая подготовка к преступлению.[42]
Загадка убийства, совершенного в доме на Роуд-Хилл, кроется в характере убийцы, сочетающем бурный темперамент и хладнокровие, расчетливость и горячность. Кто бы ни убил и ни надругался над телом Сэвила Кента, человек этот был явно не в себе, его обуревали исключительно сильные чувства; но он же, судя по тому, что его до сих пор не нашли, проявляет редкостное самообладание. Уичер счел холодное спокойствие Констанс признаком того, что это она убила своего брата.
Жесткий разговор Уичера с Констанс относительно ночной рубашки можно расценить как испытание ее нервов. И если так, то невозмутимость девушки лишь усилила его подозрения. И бесстрастная манера общения, и пропавшая рубашка указывали на то, что нить надо искать в зазорах, в намеках на то, что скрывается. То, что Уичер видел в Констанс, было так же умозрительно, как и то, что мистер Баккет уловил в облике убийцы, мадемуазель Ортанз, — «она сидела, спокойно скрестив руки на груди, но… на ее румяной щечке что-то пульсировало и тикало как часы». Уичер был так же уверен в виновности своей подозреваемой, как и Баккет — своей: «Видит Бог, меня словно озарило… это ее рук дело». Или, говоря словами сержанта Кафа, скалькированного Уилки Коллинзом с Уичера, «Я не подозреваю. Я знаю».
Еще до приезда Уичера дело об убийстве в доме Кентов породило множество сыщиков-любителей из круга читателей английских газет. Они принялись бомбардировать полицию письмами. «Мне приснилось кое-что, сильно меня обеспокоившее, — сообщал один человек из Сток-он-Трент. — Трое мужчин замышляли что-то, собравшись в доме рядом с каким-то большим строением, примерно в полумиле от места убийства… Я могу дать точное описание этих приснившихся мне людей». Разносчица газет из Ридинга, графство Беркшир, заподозрила одного мужчину на том основании, что он «вкрадчиво» спросил у нее, не было ли чего об убийстве во вчерашнем номере «Дейли телеграф».
В тот день, когда Уичер приехал в деревню, там же оказался другой незнакомец, представившийся профессором френологии. Он предложил свои услуги в исследовании черепов подозреваемых: по их строению, утверждал он, можно определить преступную натуру. Например, шишка за ухом указывает на склонность к агрессии. Не исключено, что то был тот же самый френолог из находившегося в пяти милях отсюда Ворминстера, который еще неделю назад обратился в полицию с предложением помочь расследованию. «Я занимаюсь, — утверждал он, — объективными научными изысканиями, уже прошедшими проверку опытом. По моему убеждению, установить убийцу по черепу так же просто, как отличить тигра от овцы». Полиция отклонила предложение — в 1860 году френология считалась шарлатанством. Но в каком-то смысле она была сродни работе детектива; это, скажем так, кузены. Самое захватывающее в расследовании — это новизна каждого дела, тайна и научная аура, то есть все то, что некогда было свойственно френологии. Вот что писал о своих детективных новеллах Эдгар Аллан По: «Логические новеллы по преимуществу обязаны своей популярностью новизне подхода. Я вовсе не утверждаю, что они ее лишены, но люди считают их более оригинальными, чем они на самом деле есть, и причиной тому — методология, ассоциируемая с ними».
Не исключено, что приемы и подходы Уичера были обоснованы ничуть не лучше, чем рассуждения других участников расследования. Ведь детективы, подобно френологам, могут выступать искусными мистификаторами — растворять здравый смысл в сложных построениях и выдавать догадки за науку.
Глава 7
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
В среду установилась хорошая погода, хотя с запада набегали облака, не позволявшие наблюдать частичное затмение солнца. Местная полиция отпечатала несколько сот объявлений, сулящих премию в двести фунтов стерлингов за предоставление любой информации, способствующей поимке убийцы Сэвила.
Уичер расширял круг поисков. Он сел на поезд, следующий из Троубриджа в Бристоль, и сошел в Бате, где два часа разъезжал по городу в кебе. Помимо всего прочего, у него состоялись беседы с полицией и с владельцем гостиницы «Грейхаунд». Дело в том, что он интересовался странным эпизодом, случившимся тут четырьмя годами ранее, в июле 1856-го.
К тому времени Кенты уже почти год жили на Роуд-Хилл. Миссис Кент была на восьмом месяце беременности Сэвилом. Констанс и Уильям, которым было соответственно двенадцать и одиннадцать лет, приехали из пансиона домой, на каникулы. У девочки было явно что-то не в порядке с голеностопом, и врач порекомендовал ей носить кружевные чулки и избегать ходьбы. Когда вся семья отправилась в Бат на выставку цветов, ее возили в кресле-каталке.
Однажды, это было 17 июля, Констанс и Уильям убежали из дома. Девочка спрятала в дворовом туалете старую одежду брата, предварительно перешив ее. Затем срезала волосы и вместе с собственным платьем и нижней юбкой сбросила их в выгребную яму. Переодевшись юнгами, они с Уильямом собирались пробраться на корабль, направлявшийся в Бристоль, чтобы следом за старшим братом Эдвардом удрать из Англии. Прошагав десять миль, они к вечеру добрались до Бата, но при попытке снять номер в гостинице «Грейхаунд» хозяин заподозрил в них беглецов — уж слишком хорошо они были одеты, да и манерами на корабельную обслугу не походили, — и учинил им допрос. Констанс, повествует Степлтон, «сохраняла полную выдержку, вела себя и говорила даже с некоторым апломбом», но «Уильям быстро раскололся и залился слезами». Его, продолжает автор, оставили на ночь в гостинице, а Констанс передали полиции. Она провела ту же ночь в участке, «упорно храня молчание».
В местных газетах о том же эпизоде говорится несколько иначе — не исключено, что Степлтон несколько преувеличил чувствительность мальчика, чтобы усилить контраст с твердым характером Констанс; в рассказе своем он скорее всего опирался на сведения, полученные от Сэмюела Кента. В одной газете, где случай этот описывается как «выражение исключительной целеустремленности и отваги», Уильям вовсе не заливается слезами, а Констанс ведет себя вполне пристойно. В разговоре с хозяином гостиницы они были «исключительно вежливы», лишь упрямо твердили, что направляются на корабль. В полицейский участок их отвели вместе, и оба не признавались ни в чем до самого утра, когда из дома приехал один из слуг и опознал брата с сестрой, посетовав при этом, что загнал трех лошадей, разыскивая их.
Уильям признался полиции, что убежал из дому, взяв всю ответственность за эту авантюру исключительно на себя: хотел, мол, говорится в той же газете, уйти в море, и в спутницы взял младшую
