— Ну, ты понимаешь: доклад-то ведь был в клубе! — туманно ответил я, не желая пускаться в подробности.
Как бывает мне стыдно, когда на улице меня чрезвычайно приветливо останавливают молодые люди обоего пола, рекомендуясь: ваши ученики по университету или по институту, а я не могу не только припомнить фамилии, но и признать в лицо! Но таково действие «всесокрушающего невозвратного времени» («irreparabilis temporis», — как говорили еще в древнем Риме).
Летом 1954 года со мной произошел такой случай. Направляясь вместе с женой к станции метро «Сокол», я увидел у входа в вестибюль незнакомого гражданина, остановившегося с широко раскрытыми, устремленными на меня глазами и, по-видимому (после контузий я потерял слух и потому ничего не слышал), что-то оживленно говорившего. Приняв его за продавца какого-нибудь товара, я не обратил на него особого внимания и двинулся дальше. Но жена, дернув меня за рукав, написала на газете, указывая на незнакомца: «Товарищ Воробьев, твой бывший комиссар».
Только тут как бы покрывало спало с лица «незнакомца». Мы бросились друг к другу и, к большому удивлению уже окруживших нас любопытных, облобызались, как бывало прежде при христосовании на улицах, но не три раза, а трижды три, держа один другого за руки!
Глава 4-я
В ВОЕННО-ВОЗДУШНЫХ СИЛАХ
После введения в 1940 году правительством генеральских званий мне постановлением Совета Народных Комиссаров было, в числе нескольких других лиц, присвоено высокое звание генерал-лейтенанта авиации, а вскоре я был назначен в Главное управление Военно-воздушных сил заместителем начальника оперативного отдела.
Наш отдел был в переходном положении общей реорганизации, еще не вылившимся в определенные формы ни в отношении структуры, ни в отношении его деятельности.
Работа в оперативном отделе для меня, как лица, лишь впервые приступившего к детальному изучению авиационного дела во всем его многообразии, конечно, была очень интересной. Но она казалась мне монотонной и слишком спокойной.
Поэтому я был очень рад, когда мне предложили перейти на преподавательскую работу в Военную академию командного и штурманского состава, созданную на базе Московской Военно-воздушной инженерной академии.
Явившись летом 1941 года к начальнику академии, я сначала поставил его в тупик: что делать со мной как с новым преподавателем в таком большом чине, когда все кафедры возглавлялись лишь полковниками.
Я его успокоил, сказав, что готов без претензий начать, с чего придется. Предложив мне выбирать любую кафедру, он отдал приказ о зачислении меня преподавателем на кафедру общей тактики, как наиболее мне подходящую.
На первых порах пришлось и для жилья удовлетвориться лишь маленькой комнаткой с еле установившимися в ней небольшим столиком и двумя кроватями по бокам. Впрочем, особых неудобств испытывать не приходилось, тем более что днем я почти не выходил из помещений кафедры, а ночью, при частых воздушных тревогах, маленькая комнатка представляла несомненные выгоды — все было под рукой, чтобы быстро собраться и выбежать в лесок возле дома. К тому же вскоре пришлось вообще эвакуироваться со всей академией к новому месту ее дислокации.
После продолжительного скитания по железным дорогам академия, наконец, осела в городе Оренбурге, в «великих воротах народов» — между Уральскими горами и Каспийским морем. Через два года (24 апреля 1943 года) постановлением Высшей аттестационной комиссии я был утвержден в звании профессора по кафедре «Общая тактика». А затем вскоре получил кафедру по военной администрации, на преподавание которой переключился.
Постепенно и здесь все вошло в норму, начались спокойные учебные занятия. Правда, вновь назначенный начальник академии обрек меня на непредвиденные им муки, так как он поручил местному художнику написать красками мой портрет. После довольно длительного и тягостного моего позирования из-под кисти оренбургского маэстро вышел портрет человека со столь естественными чертами горького пьяницы, что мог бы служить для назидания потомству о пагубном действии вина.
В конце 1942 года исполнилось ровно полвека моей военной службы на командных должностях, и Президиум Верховного Совета СССР, по представлению академии, удостоил меня высшей правительственной награды — ордена Ленина. Орден был прислан в Оренбург и прикреплен к моей груди от имени Президиума собственной рукой командующего войсками округа.
Получение столь почетной оценки правительством моей служебной деятельности позволило мне считать себя достойным высокого звания члена партии, и я подал в партийную организацию академии заявление о приеме в партию. В 1943 году я был принят в кандидаты, а в 1944 году получил партийный билет.
В связи с этим столь важным в моей жизни и столь волнующим меня событием я невольно вспомнил с чувством признательной благодарности о двух коммунистах, которым был обязан своими первыми мыслями о партии и ее великих целях: о Михаиле Николаевиче Покровском, уже в 1918 году открывшем мне глаза на значение и роль партии в судьбе Родины и русского народа, и о Михаиле Сергеевиче Кедрове, чей образ коммуниста-ленинца был для меня живым примером беззаветного участия в защите созданной партией Советской республики и в активной работе по созданию новой Красной Армии.
Как-то, вскоре после возвращения академии в Москву, Маршал авиации Федор Яковлевич Фалалеев, назначенный начальником академии (я никогда раньше не имел случая его встречать), подошел ко мне перед зданием академии и сразу озадачил меня словами: «Знаете ли вы, что я из-за вас получил замечание от товарища Сталина?» Видя мое испуганно-изумленное лицо, маршал улыбнулся и продолжал: «Когда я докладывал о награждении вас, по представлению академии, орденом Красного Знамени в связи с вашей 50 -летней службой, он сказал: «Стыдно награждать его только орденом Красного Знамени; измените представление на награждение орденом Ленина». Сталин, оказывается, помнит о вашей службе вместе с Михаилом Васильевичем Фрунзе».
Излишне говорить, какое впечатление произвел на меня этот рассказ маршала.
Получая ордена, которыми награждала меня советская Родина, я всегда думал о Ленине, который в свое время сказал, что без военспецов не могла быть создана Красная Армия. В словах великого вождя- высшая награда скромному труду тысяч офицеров и генералов, перешедших, как и я, на службу революции.
Оставляя в 1948 году ряды родной Советской Армии, я с удовлетворением видел, что дело защиты светлого будущего советского народа уже приняло на свои могучие плечи новое поколение офицеров и генералов, которые с еще большей славой пронесут свои боевые знамена сквозь любые бури и грозы во имя полного торжества коммунизма — эпохи, в которой грядущим поколениям человечества не придется уже опасаться войн!
С выходом в отставку кончилось мое активное служение Родине и народу, в чем состоял главный смысл моего существования. Мне оставалось, говоря языком прощального приказа по академии, пользоваться «заслуженным отдыхом» и размышлять о прожитых годах.
С этой целью я и предпринял настоящие воспоминания.
