мат...
Этого санитара оставил, на пару минут с собой. Выяснил, что был он там минут 20 -25, что знал о высоких полях радиации на берегу. Ситуация, хуже не придумаешь: то место, что любой нормальный мужик старается от радиации защитить, этот сам, по собственной дурости, вывесил на прожарку, медик хренов...
На его вопрос: '-Что со мной теперь будет?
-Домой поедешь точно, а, как жить у тебя получится после этого, не знаю.' - искренне ответил я.
'Иди работать!'...
Едем обратно. В 'Желтом' лесу вижу с левой стороны, лежащую на боку в метрах в семи от кювета пожарную машину. От полотна дороги метров пять не видно никаких следов, потом коротенький след, как от мотоцикла, значит ехали на одном колесе, а затем, повалившись на левый борт, с один метр шли юзом, с поворотом сгребая рыжую хвою до белого песка. Полет многотонной машины впечатлил. Хорошо, хоть канаву перепорхнули, а попади машина в нее своим колесом на скорости? Кувырок, и трупы! Можно сказать, что ребятам очень повезло!
Уже проехали село Черевач. Это село мне запомнилось, т.к. на него утром открывался великолепный вид с моста через реку: добротные беленые дома и от них, к реке, спускаются, перетертые крестьянскими руками, уже зазеленевшие ровными грядками огороды. Зеленое по черному. А возле хат одновременно цветут белым - вишни, розовым - яблони... Лишь людей нет! Это очень страшно, как в фильме 'Иди и смотри', когда главный герой заводит девушку в свой дом. На столе стоят теплые щи, и никого нет! А за стеной - расстрелянная мама, убитые братья и сестры.
Там был еще один ориентир - за автобусной остановкой, был мемориал, кладбище воинов, погибших в 1943 году, в боях за освобождение Киева. Врезалось в память: я сижу на броне, на краю люка БРДМ. На спуске к мосту водитель сбавляет ход. Обычная автобусная остановка (она и сейчас там стоит) под бетонную крышу заполнена черными пластиковыми мешками с мягкими вещами. Стоят холодильники телевизоры, большие кастрюли, коробки. И, и...и одинокий старенький дедушка с орденскими планками на груди, который плачет, и не стесняется, и не стесняется своих слез. Я встал во весь рост и отдал ему честь, как офицер. А чем я тогда ему мог помочь? Старый солдат мне в ответ лишь кивнул головой. Секундное дело и мы проехали мимо...
Мне пришло на ум одно сравнение. Когда я родился, со времени Отечественной войны прошло 15 лет. Когда я пошел в школу - прошло 22 года. Для меня воспоминания мамы, папы, бабушки или дедушки: 'Это было до Войны…', 'Это было во время голодухи в 47…' звучали, как жутковатая сказка. И теперь, через 23 года после Чернобыля, еще и еще, задаю себе вопрос: 'Надо ли, теребить свою память, тревожить свое сердце, чтобы потом не спать несколько недель, чтобы опять подскочило давление или опять свалиться (не дай Бог!) в 'синкопе', ради несколько строчек?' И самый страшный для меня вопрос: 'А кому это ТЕПЕРЬ надо?'. Полной неожиданностью для меня было, когда соседский 11-летний пацан спросил у меня, когда я показывал ему фото современной Припяти: 'Дядя Женя! А Чернобыль был до войны?', я вдруг ощутил, то огромное временное расстояние, которое разделяет теперешних школьников и те, такие близкие для меня, события.
Время разделяет меня теперь от этого школьника, как меня от того старика на остановке, и почти так же, как его от той войны тогда... А я проживаю несколько времен одновременно, и эти времена очень сильно на меня давят.
В Дитятках опять затор, несколько грузовиков. В машины выше крыши кабин загружены знакомые, черного пластика мешки. Дозиметрист, тщетно пытается просунуть в эту кучу зонд. Не выпускает он машины, требует разгрузить, у него приказ. Опять мат, плачь, крики.
Приехали в лагерь, как раз к ужину.
Я успел принять душ, почистить зубы и т.д.
За ужином узнаю, что в неприятную ситуацию попала машина моего товарища, который делал разведку по дороге Чернобыль – Припять. На его БРДМ, пролетающий вертолет сбросил пылеподавляющую жидкость. Машину на скорости просто сбросило с дороги, внезапно ставшей скользкой, как каток. Сделано это было цинично и демонстративно - афганцы-вертолетчики так развлекались. А парень сильно ударился головой о броню, его бойцы отделались синяками и царапинами, когда их куклами швыряло внутри боевой машины, ударяя об приборы и выступы оборудования бронника.
Для меня начиналась самая противная часть работы комвзвода – бумажная. Пока я находился в зоне, пришло пополнение, с каждым нужно познакомиться, записать его правильные данные, поставить на довольствие. Каждое действие требует абсолютной концентрации и внимательности, а в глаза хоть спички вставляй!
Идем снимать показания дозиметров. Батальонный врач, по одному берет ИД-11 у бойцов, которые были со мной в этот выезд. 1-2 Р за день, в общем - нормально. Подходит очередь 'пятнистых': 1,5 Р у одного, у другого 28! Врач немедленно вызывает комбата. Это его (врача) бойцы, он их - непосредственный начальник.
Первая разборка: писать или не писать этому уроду такую дозу? Присутствующая толпа бойцов кричит – писать. Глас народа! Смотрят на меня, киваю. Пишем. Если бы этот кретин, просто подложил дозиметр на зараженное место, а ведь он там честно и добросовестно высидел эту дозу. Следы на песке говорили об одном: подошел, снял штаны, сидел. Долго сидел, его сапоги оставили очень глубокие следы в песке. Облегчился, вытерся ладонью, ладони помыл в реке, зачерпывая песочек возле уреза воды. Смешно.
Разборка вторая: штабная палатка батальона. Я и 'пятнистый' даем устные пояснения, как и что. Упираю на то, что это была чистая самоволка, что я приказывал: 'Туда не ходить!' Санитар не возражает, а несколько бойцов подтвердили мои слова, что такой приказ был озвучен еще утром. Пишем рапорта, комбат их перечитывает. Кладет две бумажки в сейф.
Иду к себе в палатку, чтобы продолжить свою 'бухгалтерию'. У врача списываю дозы и своего взвода, и роты (ротный мне дал такую нагрузку) в тетрадку. Для себя отмечаю, кто из солдат практически набрал предельную дозу, готовлю рапорт на их замену. Пока замена придет, они свои рентгены обязательно получат.
Вечерняя поверка. Стою в строю, облепленный комарами, пока ротный не проверит наличие личного состава. Затем бегом в штаб бригады. Два часа слушаю, приказы, сообщения. Столько за сегодня погибло солдат, которые выпили найденный в подвале чернобыльского дома дихлорэтан, кого арестовали за мародерство, сколько поймано иностранных шпионов и т.д. Все сопровождалось точными данными частей, временем, обстоятельствами и т.д. Как анекдот воспринимается приказ: 'В связи с постоянным улучшением радиационной обстановки, установить предельную зараженность для выезжающих из зоны машин в 0,05 млР/ч', ведь в этой палатке здесь и сейчас - 1,5 полтора мили Рентгена, т.е. в 30 раз больше!
Затем идет разбор полетов по бригаде.
Доходит очередь и до меня. Уже все и всё знают: 'Что - залет, лейтенант?!' Встаю, не отрицаю. Поднимается с места комбат и говорит пару слов в мою защиту, что это был несчастный случай. Проехали, далее я отчитываюсь про свою работу за день. Помыли столько портовых кранов, дезактивировали столько кв. метров пристани и местности, фон упал во столько раз. Заказываю людей и технику на завтра.
Сижу, практически, до одиннадцати вечера, слушая, что сделала 25 бригада за этот майский день на станции, на дезактивации Припяти, на строительстве могильников, возле развала реактора. Каждый старший команды, как и я, говорит о планах на завтра. Обычная работа, но когда слышишь, что сегодня ИМРы саперного батальона подгребли слой грунта к самой стенке реактора и можно начинать работу по установке первых блоков объекта 'Укрытие'. И когда, через пяток дней не можешь обогнать после Лилева, охраняемый гаишниками автопоезд с огромными металлическими конструкциями, которые станут в основание саркофага (хотя этого слова мы тогда не употребляли), все личное становится мелким, чувствуешь себя частью чего-то великого и, действительно, нужного людям.
Уже темно. Иду к штабной палатке, где был электрический свет, чтобы завершить свою бюрократию и быстрее лечь спать, ведь завтра подъем в 4. Тщательно переношу из тетрадки в журнал учета доз рентгены бойцов нашей роты. Заходит начштаб и КГБист, прикрепленный к нашему батальону. Этот капитан с заячьей губой, опять начинает тянуть из меня жилы: что, как, злой умысел, откуда там ТАКИЕ загрязнения, ведь все
