Сначала Ришелье показалось, что король его не расслышал. Но тут Людовик поднял голову и сказал:
– Все они предали меня. Все до одного! Никогда бы этому не поверил! – Людовик неуклюже выпрямился и, сгорбившись, встал у окна, созерцая залитую солнцем реку и цветущие сады. Когда он снова повернулся к кардиналу, тот увидел, что король плачет.
– Моя мать пришла ко мне сегодня в слезах, умоляя пожалеть Гастона, – глухо сказал он.
– Она права, сир, – ответил Ришелье. – Герцогу всего лишь восемнадцать лет. В этом возрасте совершают глупости. Вам придется его простить.
– Его она любит, – пробормотал Людовик, – а меня никогда не любила. Раньше я думал, что мать все- таки меня любит, но это не так. Когда я был ребенком, она порола меня за малейшую провинность… А теперь приходит и хнычет, выпрашивая снисхождение для моего братца. А ведь сидела и слушала, как они обсуждали, за кого из них выйдет замуж моя жена, когда меня убьют.
– Королева-мать только женщина, сир, – возразил кардинал. – А женщины всегда лишь слушают. Если в душе она благоволит к вашему брату, это еще не измена.
– Она не должна была это показывать! – неожиданно воскликнул Людовик. Обиды и невзгоды несчастного детства нахлынули на него волной боли и негодования. Переживания ребенка вдруг вспыхнули во взрослом человеке. Дрожа от волнения, он повернулся к Ришелье. – Посмотрите сюда, – воскликнул он, указывая на список. – Смотрите, чьи здесь имена… Мои побочные братья, моя жена, мои придворные! Милостивый Бог, кому теперь я могу доверять!
Спокойный ответ сопровождался твердым взглядом. Ришелье встал, взял со стола листок с признанием Гастона и сложил его.
– Вы можете доверять мне, сир. До самой смерти.
– Я это знаю, – сказал король. – Неудивительно, что они хотели вас убить! Без вас они могли бы сделать все, что им вздумается. О, мой друг, мне известно, скольким я вам обязан. Только вы заботились о вашем короле, пока другие спали.
Шок проходил. Ришелье заметил признаки разгорающегося гнева в сузившихся глазах, все еще красных от пролитых слез. Некрасивые губы сложились в жесткую складку.
– Я прощу брата, так как у меня нет выбора: он мой наследник. Но что делать с остальными?
– Пожизненное заключение для ваших побочных братьев – Вандома, де Суассона и приора, – сказал Ришелье. Он развернул список снова и заглянул в него. – Здесь названа большая часть свиты герцога Орлеанского. Выберите шестерых самых знатных лиц и заключите их в тюрьму. Что касается графа де Шале, то я предлагаю его казнить.
Король посмотрел на кардинала. Когда он заговорил, глаза его приняли хитрое выражение.
– Шале казнят. Его и других будет судить специальная комиссия. И та же комиссия по тем же обвинениям будет судить королеву.
– Вы хотите казнить и ее тоже? – тихо спросил кардинал.
– Она замышляла убить меня, – свирепо сказал Людовик, – и вас. Она намеревалась выйти замуж за моего брата. Ее имя есть в тех письмах из Брюсселя. – Он покачал головой и лукаво улыбнулся министру. – Нет, мой друг, на этот раз вам ее не спасти.
Ришелье положил признание Гастона на стол короля. Уже дважды королева выносила ему приговор. Он вспомнил прекрасное бледное лицо Анны и ее непримиримую ненависть, вспомнил свою долгую дуэль с королем, которую он вел, чтобы ее защитить. «Глупец», – горько сказал он сам себе. Еще глупее продолжать в том же духе… Картина Гревской площади невольно предстала перед его мысленным взором: вознесенный высоко эшафот, затянутый черной материей, кольцо стражи вокруг, чтобы держать толпу в отдалении, а в окнах каждого здания на площади – лица знати как мужского, так и женского пола, столь же кровожадные, как и у простолюдинов. И все – в ожидании казни королевы.
Когда кардинал повернулся и встретил жестокий нетерпеливый взгляд короля, он уже был абсолютно спокоен.
– Когда в последний раз казнили на эшафоте королеву Франции за измену, сир?
Людовик нахмурился, он не ожидал подобного вопроса.
– Не помню. Какое это имеет значение?
Ришелье легонько пожал плечами.
– Только то, что обвинение и суд вызовут большой интерес. И вам придется убедить всю Европу, а не только Испанию, что сестра испанского короля виновна в чем-то большем, чем в интриге против министра и нескольких неосторожных словах о своей судьбе в случае вашей смерти.
– Но она же виновна! Королева была душой этого заговора! – настаивал Людовик. – И вам это известно!
– Нет, сир, – твердо ответил кардинал. – Я не стал бы просить за нее, если бы так думал. Хотите ли вы, чтобы люди говорили, будто вы воспользовались случаем отомстить за Бекингема?
Лицо Людовика потемнело от гнева.
– Они не осмелятся!
– Осмелятся, сир. Весь мир это скажет. Что Людовик Справедливый приговорил к смерти свою жену за ее связь с англичанином.
Кардинал повернулся к королю спиной, оставив за собой напряженное молчание. Людовик ненавидел Анну. Он желал ее смерти и до этого момента был уверен, что сможет исполнить свое желание. Несколько фраз, полных здравого смысла, сказанных кардиналом, звучали в его мозгу. Да, доказательств не было. Казни королеву – и тебя обвинят в мстительной злобе, недостойной мужчины. Скажут, что ты доказал всему миру, будто ты действительно такой слабый и бесчестный человек, каким втайне считаешь себя сам.
– Что бы вы ни говорили, но королева не останется безнаказанной, – пробормотал Людовик. – Комиссия допросит ее вместе с остальными.
– Я в восхищении от вашей мудрости, сир, – сказал Ришелье, – и сообщу комиссии, какие обвинения должны быть предъявлены Шале и другим заговорщикам. Вы согласны?
– Да, – ответил Людовик. Он отвернулся от окна, хмурясь и теребя пальцами край воротника.
Ришелье поклонился в знак повиновения.
– Разрешите идти?
Король кивнул.
– Еще раз хочу сказать, как я благодарен вам, Арман, и как ценю вашу дружбу, – пробормотал он неловко. Кардинал, низко склонившись, поцеловал руку короля. Когда он выпрямился, король уже улыбался.
– Идите, мой друг.
20 августа Гастон герцог Орлеанский сочетался браком с бледной и некрасивой наследницей миллионов семьи Монпансье. Короткая церемония состоялась в апартаментах королевы- матери, и вел ее кардинал.
Король, Мария де Медичи и находящаяся в немилости королева сидели под пологом в зале, только наполовину заполненном придворными, и в то время, когда кардинал красноречиво давал благословение молодоженам, все часы, какие были в помещении, пробили полночь.
Гастон стоял, не двигаясь и упрямо не желая встретиться взглядом со своим врагом, который продлил тягостное испытание ненавязчивой проповедью о супружеских обязанностях и долге принца крови. Хотя страх Гастона утихал, он все еще не мог прийти в себя, и потому весь его протест выражался в грубом обращении с застенчивой, сутулой девушкой, большие ожидания которой сбылись: она через брачный союз приобщилась к короне Франции. Этот брак был платой за прощение Людовика, и Гастон попытался как-то исправить впечатление от своего грандиозного предательства, попросив сохранить жизнь Шале. Неопределенное обещание, данное ему отцом Жозефом, нисколько не замедлило приготовлений к казни, назначенной на третий день после свадьбы.
Это был какой-то кошмар – вспоминал, как в тумане, герцог. Сообщения о приговорах, назначенных другим заговорщикам, привели его на грань истерии, хотя монах не уставал повторять ему, что он не пострадает вместе с остальными. А теперь эта чертова женитьба. Уголком глаза он кисло взглянул на невесту: темноволосая, бледная, маленького роста, и спина все-таки горбатая, что бы там ни говорили другие.
