организмом, а смерть ползла следом, как смутная тень, становящаяся день ото дня плотнее и ближе. У него осталось совсем мало времени для служения Богу и кардиналу, и он это знал.
– Что вы имеете в виду? – неожиданно спросил кардинал. – Шатонеф болтает? Отец Жозеф, я всегда чувствую, когда у вас что-то на уме, какое-то подозрение, так в чем дело? Говорите!
– Шатонеф – любовник Мари де Шеврез. Испания настолько хорошо осведомлена о каждом нашем шаге, что, вполне вероятно, выиграет войну через несколько месяцев. Разве не так? Когда вы проводите совещание у короля, кто при этом постоянно присутствует? Хранитель Печатей, месье де Шатонеф. Кто провозглашал себя вашим лучшим другом, а сейчас радуется, заявляя, что вы больны и на грани отставки? И кто взял себе в любовницы самую близкую подругу королевы? Месье де Шатонеф. Я уже стар, Ваше Высокопреосвященство, и чую тут интригу, может быть, только потому, что слишком много видел их в прошлом, но моя интуиция подсказывает, что здесь есть связь.
– Вы хотите сказать, что Шатонеф разбалтывает государственные тайны? – уточнил Ришелье. – Думаете, он выдает наши планы Мари де Шеврез, та – королеве, а королева… Бог мой! Как я был глуп! Какая слепота и опрометчивость!
Кардинал ударил себя по лбу кулаком и вскочил с места. Монах молча следил, как Ришелье стал расхаживать по кабинету взад и вперед, от одной стены до другой, обдумывая высказанное предположение и открывающиеся возможности; что-то прикидывая, от чего-то отказываясь и снова рассматривая какие-то варианты.
– Испании слишком уж сопутствует удача, – сказал он вдруг. – Мне следовало и самому догадаться. Все происходило у меня на глазах, а я отказывался видеть. У нас при Дворе шпион, отец, и я содрогаюсь от мысли, кто это может быть. Знать так много при таком высоком положении – да, как разгадка напрашивается только одно лицо. Мы предполагаем, что это – Шатонеф! Низкий предатель, человек, которого я сделал своим другом, дал высочайшее положение, кому доверил самые важные секреты! Клянусь Богом, отец, этого дела я так не оставлю! Завтра утром его арестуют, а дом обыщут. Сколько раз я сталкивался с подобными людьми – они всегда расписывали все свои тайны на бумаге. Его любовница, эта шлюха, которой я позволил остаться при Дворе, так как полагал, что она усвоила преподанный ей урок, она, конечно, пишет ему письма. А тот, не сомневаюсь, их хранит. Завтра в этот час мы уже будем все знать!
– «Все» включит в себя не только Хранителя Печатей и герцогиню де Шеврез, – сказал, помолчав, отец Жозеф. – Готовы ли вы услышать, что королева предает нас Испании?
– Конечно, – нетерпеливо бросил Ришелье. – Разве я когда-либо ее недооценивал? Безусловно, это королева является последним звеном в передаче сведений испанцам.
– Арестуете ли вы и ее тоже, когда получите доказательства? Король был бы в восторге – особенно сейчас, когда он наконец-то вообразил, что влюблен.
– Король был бы без ума от радости, – согласился кардинал. – Но это не тот вопрос, который я доверю суждению короля. Все, что касается его жены, Людовик воспринимает слегка искаженно. Нет, отец Жозеф, с королевой иметь дело буду только я. Но сначала – доказательства. Поверите мне, если я вам кое-что скажу?
– Поверю, – серьезно ответил капуцин. Ришелье подошел к нему. Он уже не был зол или холодно насмешлив, как несколько секунд назад, когда говорил об Анне. Спокойно и как-то смиренно он сказал:
– Честно говоря, меня не очень интересует Шатонеф и эта распутница Шеврез. Их предательство меня лично не задевает. Даже о королеве в настоящий момент я не думаю. Имеет значение только одно: если мы в зародыше не подавим этот заговор, Испания нас побьет на поле боя. Мои мысли – только о Франции! Никто и ничто, кроме Франции, не имеет значения!
– Я вам верю, Ваше Высокопреосвященство, – ответил монах. – Но начнем мы с Шатонефа.
Король нанес визит в Сен-Жермен-ен-Лей. Ему не терпелось присоединиться к своим войскам в Пикардии, но он не мог игнорировать мнение кардинала, который настаивал, что положение в Пикардии слишком неопределенное, чтобы король мог туда выехать. Что будет с Францией, если ее монарх попадет в руки врага? Людовик решил отвести душу на охоте и отправился в Сен-Жермен, оставив Анну и почти весь Двор в Париже. Кардинал тоже остался в столице, хотя члены Королевского Совета и Хранитель Печатей последовали за королем и вели государственные дела в маленьком сельском домике.
Анна, как обычно, заказала карету, чтобы в сопровождении де Сенеси нанести свой ежедневный визит в Вал-де-Грейс. Она надела просторный плащ из темно-синего бархата, за подкладкой которого в секретном кармане лежало с полдюжины писем. Утро было прекрасным, но Анна чувствовала себя усталой. Несколько часов она провела в беседе с Мари де Шеврез и, еще не встав с постели, написала за опущенными занавесками несколько писем. Одно из них, адресованное ее брату, королю Филиппу, было очень длинным и полным деталей, которые ей сообщила прошлым вечером Мари. В нем сообщались сведения о войсках, посланных на помощь графу Суассону в Пикардию. Испанского короля также заверяли в том, что комендант города Корбей, ключевого укрепления на пути в Париж, сдаст город при первой же атаке. Далее Анна изливала чувства брату, умоляя продолжать поход против Франции, чтобы избавить ее от унизительного положения, в котором она, французская королева, оказалась. Уже двадцать четыре года ей приходится жить с мужем, который ее презирает и всячески третирует. Не желает жить с ней как мужчина и позволяет своему министру, непримиримому врагу Испании, унижать и преследовать королеву – исключительно из личной злобы. Анна писала о казни Монморанси (эта страница была залита слезами), которого обезглавили за участие в восстании Гастона, несмотря на многочисленные петиции о помиловании, в том числе от самого Папы Римского.
– Монморанси был обманут Гастоном, – писала Анна, сделав на мгновение паузу, чтобы повторить презрительную кличку «предатель». – Когда маршала схватили, он был полумертв от ран. Простой солдат и прекрасный человек, со щедрым сердцем и доверчивым характером. Не приняли во внимание его воинские заслуги перед Францией. Он был осужден и казнен всего лишь за одну ошибку, но так уж потребовалось кардиналу, чтобы запугать остальных. Еще говорили, будто у него нашли браслет с миниатюрой Анны, и одно это поставило герцога вне прощения. Таким злонамеренным показал себя Ришелье, и Анна умоляла брата сокрушить врага. Если кардинала уберут, – говорилось и многократно подчеркивалось в письме, – если исчезнет его коварное, дурное влияние на короля, тот может осознать свой долг и станет обращаться с Анной как с супругой, а не с врагом. Подобных писем она послала брату очень много. Другие письма, адресованные Марии Медичи и послу Испании в Голландии, мало отличались по духу. Анна обладала редким даром: излагая мысли на листе бумаги, она была не менее красноречива, чем в реальной жизни. Ей удавалось пробуждать сочувствие в своих корреспондентах точно так же, как если бы они находились рядом с ней, подвергаясь непосредственному воздействию ее обаяния и красоты. В письме к королеве-матери Анна коснулась увлечения короля фрейлиной де Хотфор, причем с великодушием, не свойственным большинству женщин, писала, что ни в чем не винит девушку. Та никоим образом не поощряла Людовика и делала все, чтобы не обидеть свою повелительницу. Тем не менее и это унижение Анне приходилось терпеть, так как при Дворе все, кому не лень, судачили о романе короля.
По мере того как карета медленно катила к монастырю по узким улочкам, мрачное настроение и усталость Анны начали рассеиваться. В монастыре ее ждут другие письма, доставленные туда верным Ла Портом. Его прогнали со службы после визита Бекингема, но он продолжал тайно ей служить. Эти письма, несущие вести из большого мира, составляли для Анны смысл жизни. Они рушили барьеры, которые воздвигнул вокруг нее Ришелье, давали ей почувствовать, что она живет и действует, а не является безгласным ничтожеством – словно пестрокрылая птичка в клетке. Что она по-прежнему – женщина и королева и продолжает бороться за свободу.
У ворот монастыря Анну встретила настоятельница, присела в глубоком поклоне и поцеловала ей руку.
– Я немедленно иду в часовню, – сказала королева. – Де Сенеси, пожалуйста, подождите в саду. Я хочу молиться одна.
Часовня была специально приспособлена для нужд Анны. Сбоку от алтаря в стене имелось углубление, ниша, скрытая занавеской. Анна зашла туда и разыскала пакет с письмами. Одно – из Испании, написанное почерком кардинала Оливареса, министра и фаворита короля. Два других – из Брюсселя. В течение часа она читала письма, встав на колени в маленькой часовне, а затем положила их в резной ящик для церковных облачений, поставленный на задах часовни именно для этой цели. Рядом находилась маленькая
