— Ну, Знак Почета, — пояснил Гена. — Не знал разве? Его у нас так называют. — Он вдруг словно заизвинялся: — Да ведь хлеб той осенью был — страшенный! Захлебывались им, сам знаешь… У нас тогда одному Комбайнеру Героя дали, еще одному и директору совхоза — по Трудовому Красному Знамени, а мне — Знак Почёта.
— И сказал бы про Знак Почета. Зачем дурачился-то? Вполне достойный орден.
Гена и сам, видно, гордился орденом. И оттого, наверное, еще больше заизвинялся:
— Да мне как раз машину новую дали. Прям с иголочки. И ты знаешь — хоть бы раз за всю уборку чихнула. Я и понужал. От темна до темна. Да чо там до темна — и по темну тоже.
Оті выпитого вина ли, от пейзажа деревенского, лежащего перед нами, или от воспоминаний о прежней горячей работе (а скорее — от всего вместе), сделалось Гене грустно. Он закурил было, но и папироску, не докончив, ткнул в землю.
— Яковлевич, — сказал тихо. — А что впереди будет? С нами-то?
Впереди?.. Я знал, что будет с нами впереди. Отлетели мои гамлетовские вопросы (господи! да там гамлетовского-то)… А то самое и будет. Будем подниматься со скрежетом зубовным. Будем кряхтеть и гнуться, и распрямляться, и, взяв себя за шкирку, тащить и тащить вперед! То, что растеряли, не возвратишь, а с тем, что приобрели, придется жить. Надо! Значит, будем жить, пока… пока не оторвем спою раковину от стенки.
Но обо всем этом я не мог сказать Гене. Длинно. Да и бодрячеством прозвучало бы, красивостью.
Я сказал ему полуправду:
— Впереди будет лучше. Гена.
— С какого такого крюка? — усмехнулся он.
— А вот нам еще выйти отсюда предстоит. Разве это не лучше?
— Ты баптист, однако, Яковлевич, — сказал Гена. — Все у тебя распрекрасно.
Прилетела сизая кукушка, села на железный столбик ограды, совсем близко, метрах в пяти. Я загадал, как в детстве: «Кукушка, кукушка, посчитай, сколько мне жить».
Кукушка откуковала восемь раз, умолкла было, по потом, почесав клювиком под мышкой, отмерила еще один год.
Я почему-то обрадовался этой скромной добавке.
— Вот же сволота! — плюнул Гена. — Пожадничала! — Он зашарил в траве камешек.
Выходит, тоже загадывал.
— Не надо, — удержал я его руку. — Это не твоя. Твоя еще летает.
— Ладно, — сказал Гена. — Черт с ней…
Кукушка снялась и полетела. Над огородами, над крышами — в сторону зарозовевшей в предзакатных лучах Оби.
ГДЕ ТЫ, АИСТ?
Итак, демографический взрыв, как выяснилось, нам больше не грозит.
И стало быть, карточная система в двухтысячном году — тоже.
Как говорится, всем хватит хлеба с маслом. Можно не волноваться и не пороть горячку.
А то одно время крепко народ пугнули этими скороспелыми прогнозами. Пугнули, в основном, западные философы и социологи. Они, вообще, большие любители по всякому поводу караул кричать. То сушь великую напророчат, то глад, то мор.
Вот и с этим демографическим взрывом. Посеяли ведь панику, канальи! Вплоть до того, что отдельные узкомыслящие граждане начали сливочное масло скупать и в холодильники прятать. Как будто возможно в холодильниках сохранить масло до двухтысячного года.
Спасибо нашим ученым. Все же не зря они свой хлеб едят. Сумели-таки все трезво проанализировать, подсчитать и повернули, в конце концов, общественность лицом к насущным проблемам.
Обнаружилось, что в пылу этой дискуссии о перенаселении мы чуть было не проморгали реальной угрозы. Какой там, к лешему, демографический взрыв, когда у нас, оказывается, рождаемость падает и уже не хватает рабочих рук. В городах повсюду царит «айн киндер систем», в детских садиках — недоборы, а встретить на улице живого первоклассника стало так же трудно, как космонавта.
Короче, положение складывается незавидное, и надо что-то делать.
То есть что делать, в общем-то, ясно. Рожать надо. Рожать, рожать и рожать.
Но рожать почему-то воздерживаются.
Надо полагать, ученые теперь на полпути не остановятся, и со временем докопаются до причин такого отношения к важной задаче и выработают свои рекомендации. Но пока, как говорится, улита едет, нам хотелось бы тоже поделиться некоторыми наблюдениями. Разумеется, обобщающими цифрами в союзном, или хотя бы областном, масштабе мы не располагаем, но отдельные красноречивые факты нам известны.
Так, например, недавно одна знакомая нам молодая особа, некто Свекольникова Галина Степановна, отважилась заиметь ребенка. И поскольку беременная женщина теперь большая редкость, наша дворовая общественность за Галочкой (у нас ее Галочкой зовут) следила с живейшим интересом, а разные истории, происходившие с ней на этой почве, передавались из уст в уста.
Ну, про истории несколько позже. А сначала надо отметить такую деталь: Галочка с нетерпением готовилась стать матерью и своей беременности, в отличие от многих других женщин, ничуть не стеснялась. Другие, знаете, стыдятся, лишний раз на люди норовят не показываться, прикрывают свои интересные изменения оренбургским пуховым платком, и если когда говорят об пом, то не напрямки, а как бы вскользь и потупя глаза: искать, да, ничего не поделаешь — в положении я. А Галочка гордо носила свой располневший стан и слово это — вроде бы как запретное — выговаривала легко и естественно.
И вот с ней происходили разные истории. Отчасти, может быть, по этой самой причине — то есть из- за желання легально и даже подчеркнуто ходить беременной.
Садится, допустим, Галина Степановна в трамвай. Впрочем, не допустим, а точно садится однажды. Трамвай не то чтобы переполненный — пространства еще достаточно. Но Галочка, чувствуя за собой право, входит все же с передней площадки. И при этом слегка задевает плечом некую юную особу в джинсиках и с распущенными волосами. В общем-то, почти что свою ровесницу.
Юная особа немедленно реагирует: — Могла бы и в задние двери войти. Не пенсионерка. Галочка независимо отвечает ей:
— Видите ли, девушка, я беременная, и мне положено.
— Фу! — брезгливо отскакивает юная особа. — Бессовестная! Как только язык поворачивается! Фу!
Она убегает в дальний конец трамвая и оттуда, не в силах успокоиться, долго еще бросает на Галочку негодующие взгляды и передергивает плечиками.
При этом пассажиры в трамвае осуждающе усмехаются не над юной особой, а, как ни странно, над Галочкой. Иные опускают глаза, пряча улыбку, а иные поджимают губы, переглядываются и покачивают головой: ну и ну, дескать — нашла чем похвастаться! И кому сообщает-то? Считай, что ребенку. Вот они, нынешние…
И едет наша Галина Степановна дальше — вроде бы как слегка оплеванная.
Другой случай. Приходит она по своим делам в женскую консультацию. А надо сказать, консультацию Галочка, серьезно относясь к своему будущему материнству, аккуратно посещала и все рекомендации врачей старалась выполнять.
И вот она приходит в очередной раз.
В консультации сидит доктор Эсфирь Борисовна — строгая такая женщина, с красивыми усиками над верхней губой.
— Раздевайся, — не глядя, говорит Эсфирь Борисовна. И затем начинает осмотр, в процессе которого и трогает и мнет Галочку своими решительными жесткими руками.
