бывший мужской парикмахер.
— Па-тревожу, молодые люди! — бодро крикнул старик, устремился вперед и повалил вешалку.
Уступая приобретенной еще в дверях инерции, он дробной рысью обежал всю квартиру, стукнулся рикошетом о гладкий бок холодильника и с возгласом «па-тревожу!» исчез.
— М-да! — произнес Иван Никифорович. — Ну и ну!
— Ладно, — сказал я. — Раз надо — что поделаешь! Наступил третий вечер — и пожаловала представительница.
— Нас уже проверяли, — занервничал Иван Никифорович. — Два раза. — И показал зачем-то на пальцах, два.
— Неважно, милый, — успокоила его представительница. — Семь раз проверь — один раз поверь.
Видимо, она имела опыт в таких делах, потому что сразу прошла на кухню и заглянула во все кастрюли. Потом отворила дверь в мою комнату, увидела на стене боксерские перчатки и спросила:
— Это что?
— Перчатки, — ответил я.
— Для чего?
— Для бокса.
— Так, так, — сказала представительница и потыкала перчатки пальцем. — Чтобы, значит, следов не оставалось.
— Каких следов? — не понял я.
— На теле… человеческом! — зловеще округлила глаза представительница.
Она задержалась на пороге, окинула соболезнующим взглядом угрюмо молчавшего Ивана Никифоровича и поджала губы.
Четвертый вечер мы провели в сквере, на скамеечке. Иван Никифорович достал из внутреннего кармана несколько журналов с кроссвордами и сказал:
— Вентиляция мозгов. Очень полезно на свежем воздухе.
Дотемна мы вентилировали мозги, а потом со всеми предосторожностями отправились домой. Мы прошли через соседний двор, прокрались вдоль дома, чтобы нас не заметили с балконов, выключили свет в подъезде и ощупью, стараясь не топать, стали подниматься наверх.
— Пять, шесть, семь, — шепотом отсчитывал марши Иван Никифорович.
На площадке четвертого этажа кто-то зашевелился. Иван Никифорович вскрикнул и зажег карманный фонарик.
Возле нашей двери сидел на корточках представитель.
— Ну-с?! — яростно спросил Иван Никифорович. Представитель поморгал глазами и сказал:
— Закурить вот ищу… Я отдал ему всю пачку.
Он осторожно выбрал одну сигаретку, возвратил пачку и пошел за нами в квартиру.
— Что вам еще?! — зашипел Иван Никифорович, отрезая ему дорогу.
— Спичку, — пробормотал тот.
Иван Никифорович выстрелил у него перед носом пистолетом-зажигалкой.
Представитель отшатнулся, слегка побледнев, но назад не повернул.
— Кхе, кхе, — сказал он, прикурив. — Посмотреть надо бы… То да се… Пятое — десятое.
…Двенадцатого представителя мы ждали с большим нетерпением. Волновались, Иван Никифорович даже расстелил в коридоре новую дорожку. Но я критически осмотрел ее и сказал;
— Пожалуй, лучше убрать. Пол у нас хороший. Еще запутается в ней, чего доброго.
Наконец раздался звонок. Я открыл дверь и сказал, кланяясь и отступая:
— Добро пожаловать! Просим! Очень рады!
Тем временем Иван Никифорович предательски зашел гостю в тыл и сделал ему подножку.
— Держи! — хрипло крикнул он, навалившись на представителя животом. — Хватай его!
Потом мы взяли его за руки и за ноги, вынесли на площадку и… Он жил двумя этажами ниже.
Завтра нас с Иваном Никифоровичем опять будут судить.
В БОРЬБЕ ЗА…
Пока я сражался с ускользающим блином, Жора быстро проглотил свой кефир и поднялся.
— Ну, доедай тут, — сказал он. — А я бегу. У нас сегодня летучка с утра.
— А номерок, — напомнил я. — Нас же на один повесили.
— Сиди — я принесу, — сказал Жора.
Однако одетого Жору в зал не пустили, и он, пританцовывая от нетерпения, стал делать мне знаки. Я добежал до двери, схватил номерок и вернулся обратно.
…Завтрака моего на столе не было.
Я глазам своим не поверил. Оглядел соседние столики — на них тоже было пусто.
— Где же мой завтрак?! — громко удивился я.
Немногочисленные посетители подняли головы и с интересом посмотрели на меня: дескать, что это еще за граф выискался — завтрак ему подавай!
— Здесь, между прочим, столовая самообслуживания, гражданин, — заметил ближайший ко мне молодой человек. — Берите подносик и катите себе по прилавочку.
— При чем здесь подносик! — огрызнулся я. — Вот здесь стоял мой завтрак, а теперь его нет!..
— Товарищ! — кинулся я к старушке, толкающей впереди себя тележку с грязной посудой. — Вы, что ли, увезли мою еду?
— Ничего я не знаю, ничего не увозила, — скороговоркой ответила старушка, — окромя пустых тарелок.
— Как пустых, — закричал я. — Там же еще были недоеденные блины, полное яйцо, творог и кофе! Это, по-вашему, пустое, да?
— Иде? — спросила старушка, остановившись. — Иде были, покажи? На каком столе?
— На каком, на каком… — сказал я, еще раз оглядывая совершенно одинаковые, чистые столы. — Вот на этом, очевидно… А может, на этом.
— От, граждане! — митинговым голосом обратилась к прочим старушка. — Видали такого, а? Не помнит даже, за каким столиком сидел!
Граждане понимающе переглянулись.
— В конце концов, это не имеет значения! — запротестовал я.
Но протест мой не был услышан. Старушка, пригвоздив меня к позорному столбу, уже катила свою тележку в другой конец зала.
Ситуация образовалась стыдная. Я поискал глазами хотя бы одно сочувствующее лицо и не нашел. Кассирша сидела, скрестив на груди могучие руки, и каменно смотрела мимо меня. Девушка раздатчица с отсутствующим видом перетирала тарелки.
— Так, — сказал я. — Это что же получается, уважаемые? Значит, смылили завтрак — и все молчок?
Тогда из-за столика, стоящего на отшибе, поднялась чрезвычайно полная дама и, вытирая рот салфеткой, строго спросила:
— Что вы кричите, гражданин? Что вы разоряетесь?
— А вы уж не заведующая ли? — догадался я. — Хороши у вас порядки, нечего сказать! Не успеешь отвернуться — из-под носа тащат!
— Не тащат, а убирают! — поправила меня дама. — Это ее обязанности. Мы боремся за паспорт санитарного благополучия…
