– А жаль, – сказала Афина. – Лучше бы наоборот.
– Если бы только я знал их имена! – вздохнул Один. – Мы могли бы спать спокойно. В моих рунах все еще много силы, они одолели бы наших незваных гостей.
– Знаешь, – сказал я Джинну, – я склоняюсь к тому, чтобы послать им записку с этой бесценной информацией. Отнесешь?
– Надеюсь, ты шутишь, Владыка? – нахмурился Джинн. – Эти индейские боги оказывают тебе неоценимую услугу, сами того не ведая.
– В гробу я видел их услуги! – буркнул я. И неохотно признался: – Мне почему-то очень хочется им помочь.
– И еще тебе очень хочется им понравиться, – насмешливо добавил Джинн. – Еще одна милая человеческая причуда: нравиться всем и каждому, даже собственным врагам. А они – наши враги, Владыка, ты не забыл?
– Ну и что? – равнодушно спросил я. – Они мне нравятся. Наверное, одно другому не мешает.
– Врагам свойственно убивать друг друга. – Джинн разговаривал со мной, как с больным ребенком. – Убивать, а не спасать. Если бы у тебя по-прежнему была всего одна жизнь, а не шестьсот с лишним, ты бы относился к этому серьезнее.
– Может быть, – согласился я. – Но поскольку их у меня действительно шестьсот с лишним, серьезным я стану еще очень не скоро, ты уж извини.
Я не отрывался от телевизора до самого вечера. Видел, как Один с Афиной, снова принявшей облик Марлона Брандо, сели в аэроплан довоенной конструкции – я с изумлением узнал своего старого знакомого, черного кота с желтым бантом на шее, украшавшего хвост самолета. Я вспомнил, что уже видел этот летательный аппарат: шум его моторов вывел меня из сладкого оцепенения, когда я в полном одиночестве ехал неведомо куда по пустыне, без войска и генералов. Даже мой приятель Джинн в ту пору еще дремал в волшебном сосуде.
Я зачарованно следил за их перелетами с амбы на амбу. Мне довелось увидеть почти всех Олимпийцев. Впрочем, их настоящий облик остался для меня тайной: эти ребята, как и Афина, предпочитали пользоваться чужими лицами. Среди них обнаружилось целых два Элвиса Пресли. Один оказался Аполлоном, а другой – Марсом. Как я понял из разговоров, эти двое находились в состоянии перманентной ссоры, поскольку никак не могли поделить полюбившийся им образ. Я посмеивался про себя, размышляя, что настоящий Элвис наверняка находится в моем войске, и надо бы при случае разыскать этого красавчика, рассказать ему о причудах посмертной славы. Наверняка парень будет доволен своим успехом среди богов-Олимпийцев. Грех лишать человека последнего триумфа.
Кроме двух Элвисов среди Олимпийцев обнаружился актер Ричард Чемберлен – это был Гермес. Впрочем, из его беседы с Одином и Афиной я понял, что Чемберлен – чистой воды случайность, короткий эпизод в его биографии: шустрейший из богов меняет свой облик по несколько раз в день, ибо никак не может остановиться на чем-то определенном.
Вообще Гермес понравился мне чрезвычайно. В отличие от своих товарищей по несчастью он не выглядел ни обеспокоенным, ни огорченным. Судя по всему, Гермес был таким же легкомысленным оболтусом, как и я сам. Впрочем, нет, куда уж мне: у него в запасе была всего одна жизнь, а он лучился насмешливой улыбкой, в лицах описывал ночное сражение с неведомым гостем, комично передразнивал серьезных валькирий и сыпал ехидными комментариями.
Одним словом, Меркурий купил меня с потрохами. Впрочем, он нравился мне еще в те невообразимо далекие времена, когда я считал его просто книжным героем.
Богиня Диана, к моему изумлению, присвоила холодное очарование Марлен Дитрих – я мог лишь аплодировать достоинству, с которым она носила этот облик. Гефест осваивал трогательный образ Чарли Чаплина – может быть, хромого бога очаровала нелепая, но проворная походка этого маленького человека? Гелиос оказался почитателем Боба Марли: он не только позаимствовал эту экзотическую внешность, оставив при себе свою солнечную золотистую шевелюру, но еще и тихонько мурлыкал что-то из репертуара своего кумира.
Под занавес мне посчастливилось лицезреть Зевса, и это было главным сюрпризом. Очевидно, киноактеры и прочие выдающиеся деятели массовой культуры были ниже достоинства Громовержца: их легкомысленному обаянию он предпочел морщинистую физиономию старой черепахи, украшенную густыми бровями. Через несколько секунд я узнал это лицо: когда-то оно принадлежало Леониду Брежневу. Вот уж воистину чудны дела твои, господи!..
– Наконец-то я вижу рожу, которая может хоть как-то сойти за лицо врага, – сказал я Джинну. – Впрочем, на мой вкус, для врага он все-таки слишком смешной.
– Зевс – очень опасный противник, каким бы забавным он тебе сейчас ни казался, – заметил Джинн.
– Охотно верю, – кивнул я.
Из-под лохматых бровей на меня смотрели столь грозные глаза, что я ни на секунду не усомнился в возможностях этого дяди, и искренне радовался, что он находится где-то далеко позади. Молния в его кулаке казалась мне сейчас весьма конкретной штукой!
Никакой стратегически полезной информации я из этого киносеанса не почерпнул. О планах нападения на мое войско и речи не шло. Олимпийцам было не до нас. Как бы ни храбрились эти гордецы, но даже мне было видно, насколько они напуганы.
За этот долгий день Один выпустил из себя литров сто крови, украшая жилища своих друзей защитной руной. Объяснял, что волшебная надпись даст знать валькириям о приближении врага – все лучше, чем ничего.
Олимпийцы благодарили его вежливо, но немного разочарованно. Думаю, в глубине души они надеялись, что Один способен более кардинально разобраться с этой проблемой.
В общем, настроение в лагере наших противников было, мягко говоря, не приподнятое. К тревоге за собственную судьбу прибавлялась печаль о погибших. Афина то и дело собирала в скорбные складки лоб Марлона Брандо, ее родственники не отставали, даже грозный Зевс чуть не пустил слезу, вспоминая свою Геру, теперь уже бессмысленно мертвую, словно в ее жилах не текла кровь безумного Кроноса.
Можно было подумать, Олимпийцы почувствовали, что за ними наблюдает человек, способный помочь, и старательно демонстрировали мне свою беспомощность и смятение, силились растопить мое каменное сердце. Знали бы они, как это легко! Оно и каменным-то никогда толком не было, к моему величайшему сожалению.
Когда я оторвался от экрана, сумерки уже сгустили воздух. Небо справа от меня было темно-лиловым, а слева поспешно догорал закат, великолепный, но катастрофически недолговечный, как всегда бывает в пустыне. Я решил, что мне следует покончить с наблюдениями за чужой жизнью и заняться устройством собственной. Мысли о еде или чашке кофе по-прежнему вызывали у меня равнодушное отвращение, а вот отдохнуть и поболтать с друзьями – почему бы и нет? Самое то.
– У меня сегодня была одна забавная встреча, – сообщила Доротея, усаживаясь рядом со мной возле костра.
– Что, встретила в нашем войске кого-то из старых друзей? – оживился Анатоль. – Я и сам все время думаю, что среди тех, кто следует за нами, должны быть абсолютно все, кого я знал – как бы это сформулировать? – при жизни! Считается, что в этой армии служит все человечество, верно? Но когда я думаю, что можно было бы разыскать кого-то из знакомых, поболтать с ним о старых добрых временах и похвастаться нынешней высокой должностью, я не испытываю никакого энтузиазма. Скорее уж наоборот. Совершенно на меня не похоже!
– Я понимаю, о чем ты говоришь, – энергично закивала Доротея. – Меня тоже почему-то совсем не тянет отправиться на поиски друзей юности. В глубине души я даже боюсь таких встреч… Но нет, я не встретила старого знакомого. Со мной разговорилась одна милая девочка, я не знала ее прежде. Не в этом дело: сначала Мари – ее так зовут – вывалила на меня подробную информацию о своей коротенькой жизни. Ничего интересного, если честно, но пришлось выслушать. Она так обрадовалась, что я не посылаю ее куда подальше! Да я бы и не смогла ее послать. Когда едешь верхом на такой громадине, а человек идет пешком, смотрит снизу вверх и с надеждой спрашивает, можно ли с тобой поговорить… Это какой же надо быть сукой, чтобы послать!
