была искусно сделанная модель двухместного аэроплана времен Первой мировой войны. Я успел разглядеть надпись на борту: голубую букву «А» и цифру «6», рисунок на хвосте – смешного черного кота с желтым бантом на шее и большие сине-бело-красные круги на серебристых крыльях. Эти опознавательные знаки свидетельствовали, что прототип этой очаровательной игрушки в свое время мужественно сражался за честь британской короны.
Рот мой изумленно распахнулся: я был готов к чему угодно, но только не к встрече с игрушечным самолетиком в самом сердце какой-то дурацкой пустыни – я ведь даже не знал, какой точке на карте мира соответствует это место и есть ли она вообще, эта самая точка, хотя бы на одной карте? Впрочем, природа в конце концов взяла свое, и я неудержимо расхохотался вслед очаровательному недоразумению, стремительно улетающему прочь.
Афина лихо посадила свой аэроплан на крошечной посадочной площадке на плоской вершине столовой горы. Такие горы встречаются только в Эфиопии; местные жители называли их «амбами» – в те благословенные времена, когда здесь еще были какие-то «местные жители».
С некоторых пор Олимпийцы вбили в свои неразумные головы, что на земле нет иных мест, пригодных для жизни. К тому времени, когда я решил присоединиться к их безумной компании, они успели прочно обосноваться на амбах, каждый на своей, в узком кругу домочадцев – рядом с некоторыми Олимпийцами отираются смертные, к которым они, как мне показалось, привязаны куда больше, чем друг к другу.
Впрочем, у Афины нет никаких домочадцев: она любит говорить, что не нуждается в компании прихлебателей. Порой мне кажется, что она и общество равных себе едва терпит – что ж, могу ее понять.
Правда, иногда к ней в гости заглядывает бродяга по имени Улисс. Хотел бы я знать, чем он занимается в перерыве между этими короткими визитами! Парень у меня на подозрении: я бы не удивился, выяснив, что он зарабатывает себе на хлеб, латая сапоги моего бывшего побратима Локи. По крайней мере, рожа у него столь же хитрая, только могущества поменьше. Улисс мне не слишком нравится, но следует признать: в нем ненамного больше человеческого, чем в самой Афине, хотя сам он почему-то упорно считает себя одним из смертных. Про себя я окрестил этого бродягу «племянником», хотя мне отлично известно, что он не является сыном одного из многочисленных братьев или сестер Паллады.
По мне, так его давно следовало бы отправить в Хель и забыть, где его могила, – все лучше, чем ломать себе голову, гадая, что за пакость он сейчас обдумывает! Но мне кажется, что это не на шутку опечалило бы Афину. Улисс ее обожает, доверчиво смотрит ей в рот и охотно верит каждому слову, хотя сам непрерывно врет – и ей, и прочим, и, кажется, самому себе, все глубже увязая в паутине собственных незатейливых хитростей.
Кстати сказать, бродяга Улисс уже давно не совал к нам свой хитрющий нос. Так что теперь я – единственный гость Афины. Впрочем, нашу жизнь не назовешь уединенной: на ее амбе полным-полно Любимцев и Хранителей, как и у каждого Олимпийца. Честно говоря, даже я до сих пор не могу постичь диковинную суть этих тварей.
* * *Мои ноги наконец-то ступили на твердую землю, и это было чертовски приятно.
– Ты совсем не бережешь свою летающую машину. И своих пассажиров заодно, – сказал я Афине. – Эта посадка душу из меня вытрясла.
– Ну, положим, я сомневаюсь, что у тебя есть душа, Один! – рассмеялась она.
Мне оставалось только нахмурить брови: иногда эта сероокая мелет что попало, как перепивший браги берсерк.
Она легко спрыгнула на землю, окинула хозяйским глазом окрестности, рассеянно погладила черного кота, нарисованного на хвосте аэроплана – словно кот был живым существом, настоящим зверем, способным обрадоваться ее ласке, – и уставилась на меня.
– Между прочим, я тебе уже сто раз говорила, что мой аэроплан – не какая-нибудь безымянная «летающая машина». Его зовут Бристоль, а если хочешь показаться ему учтивым, к имени «Бристоль» следует добавлять «Эф два Бэ Файтер». Уж не знаю, что означают эти загадочные «Эф два Бэ», но «Файтер» переводится как «истребитель». Прекрасное имя!
– Того парня он тем не менее так и не истребил, – ухмыльнулся я.
– Какого парня? – полюбопытствовал Дионис. Он уже давно стоял за моей спиной, выжидая удачный момент, чтобы вмешаться в нашу беседу.
На сей раз его лицо не являло миру ничего выдающегося. Кажется, эта помятая рожа принадлежала какому-то шуту или, как говорят Олимпийцы, «комедийному актеру», – но я еще не опустился до того, чтобы убивать все свое время на созерцание иллюзорных событий никчемной человеческой жизни, именуемых «кинематографом», а посему не мог сказать наверняка.
Эти дурни Олимпийцы совершенно помешаны на кинофильмах и киноактерах. Безумная страсть Афины к обличью Марлона Брандо – это еще цветочки, большинство ее родичей меняет свой облик чуть ли не по дюжине раз на дню. Их лица редко соответствуют моим представлениям о том, как должны выглядеть боги, но вразумлять их бесполезно.
– Что ты здесь делаешь, Бромий? – удивилась Афина. – Решил помочиться в мой бензобак? Очень мило с твоей стороны, но ты же знаешь, я предпочитаю традиционное топливо.
– Я просто зашел в гости, – объяснил он. – Мы редко ходим друг к другу в гости, и это не есть хорошо.
– Ну да, ни единого повода устроить вечеринку! – фыркнула Афина.
– Ну, положим, самые лучшие вечеринки устраиваются без всякого повода, – возразил Дионис. – Уж поверь мне на слово, дорогая! Или ты сейчас «дорогой»? С тобой никогда не знаешь, как остаться вежливым… Так какого это парня вам не удалось истребить?
– Да так, один мираж в пустыне, – отмахнулась Афина. – Бедняга Игг наконец-то встретил своего легендарного великана Сурта. Правда, пока без огненного меча. Очень симпатичный великан. Да и не великан он вовсе!
– Какого великана? – ошалел Дионис.
– Какого, какого… Ты слишком много пьешь и слишком мало читаешь, Сабазий! Вот если бы ты выбрал время порыться в гнилье, которое хранит в своем изголовье наш общий друг, – последовал шутовской поклон в мою сторону, – ты бы уже знал, кто такой великан Сурт, зачем ему огненный меч и так далее. Какой ты у нас все-таки необразованный!
– У каждого свой способ коротать время, – пожал плечами Дионис. – Перестань браниться, Паллада. Я прилетел сюда, чтобы угостить тебя лучшим вином, какое только можно найти под этим несчастным небом. И я буду рад, если ты, Один, не станешь говорить, что спешишь удалиться, ибо твое общество всегда доставляет мне радость.
– Ну хоть кому-то мое общество доставляет радость, – проворчал я. – Что ж, спасибо на добром слове, Дионис.
– Что за странная идея: устраивать вечеринку именно на моей амбе! Слетал бы ты к нашему папочке, Бахус. Уж он-то всегда готов повеселиться, – вздохнула Афина.
Впрочем, лицо Марлона Брандо показалось мне вполне довольным. Было совершенно ясно, что у Афины нет серьезных возражений против дружеской пирушки, скорее уж наоборот. Просто не в ее правилах говорить «спасибо» тому, кто пришел к ней с открытым сердцем. Дионис знал свою сестрицу не первый день, а потому не обижался.
– Что касается нашего отца… С тех пор как Зевс облюбовал для себя тело какого-то дряхлого русского правителя, не так давно переправившегося через Стикс, с ним стало совершенно невозможно иметь дело, – пожаловался Дионис. – Во-первых, он очень неразборчиво говорит. Впрочем, это даже к лучшему, поскольку Зевс больше не полагается на импровизацию, а зачитывает вслух заранее написанные речи. Если учесть, что тексты выступлений пишет не он, а его очередной мальчик из смертных, да еще и журналист по профессии – можете себе представить, что это за речи! И вообще, видеть Вседержителя с
