не сжигало священника изнутри?
– И огонь охватил его дом. Господь был доволен. Но баронесса пришла ко мне, умоляя, упала в ноги. Я сказал ей, что Бог помилует ее. Она пришла ко мне первой – она должна была очиститься последней. Жюльен де Буавер тоже сам все понял. Он лишь не знал, кто убивает их, но знал, что он – следующий. Самый достойный человек из всех, и если бы не его сын-мужеложец, возможно, я и оставил бы его живым. Однако Господь вел меня, и я прислал Буаверу письмо. «Не уйдет от тьмы; отрасли его иссушит пламя и дуновением уст своих увлечет его». Он принял это со смирением. Он понимал, что если о его сыне станет известно, семья будет изгнана из высшего света. Он желал спокойствия. В ту ночь я пришел, и он впустил меня, он помолился вместе со мной, он взял яд из моих рук и закрыл дверь кабинета. А я выпустил пламя.
Бедный Жюльен. Он и вправду любил свою семью – любил так самозабвенно, что пошел на поводу у безумца, побоявшись за их спокойствие. Ради сына, ради жены, ради дочери. Как же ему, наверное, было страшно.
– Но как вам удавалось приходить и уходить?
– О, у меня имелся помощник. Я нанял его, чтобы он был у меня на побегушках. Падшая душа, конечно же. Ему незачем было знать, зачем все происходит, да он и не жаждал, просто любит деньги. Он носил письма моим заговорщикам и в Сюртэ, он помогал мне открывать двери и возжигать пламя. Мы выпускали огонь и уходили, обычно через черный ход. А потом никто не вспоминал, что дверь была открыта.
Конечно. Когда пытаешься спастись от огня, когда мечешься в дыму и кашляешь, не понимая, где выход, открытая дверь на улицу – это благо, а не преступление. Хотя, возможно, пожарные выяснили эту деталь, потому и заговорили о поджогах.
– И вот оставалась баронесса. Я обещал быть милостивым к ней. Она даже не пыталась мне угрожать – ведь всем им я говорил, что в случае моей смерти все доказательства отправятся прямиком в газеты. Я выждал еще три дня, угодный Господу срок. В это время я следил за вами, уже следил, виконт, вы привлекли мое внимание, прохаживаясь повсюду и расспрашивая. Мне показалось это приятным, и я позволил вам резвиться, сколько захотите. А затем настала очередь баронессы, ее прекрасная и очищающая ночь. О, это было чудесно, похоже на крещение. Я пришел к ней, и мы вместе помолились, и я сказал, что она умрет, зато ее дочь будет счастлива. Конечно, баронесса плакала, но я ее утешил. И тоже дал ей яд, но не тот, что совсем убивает, а лишь тот, что обездвиживает. Потому что каждый из избранных Господом должен прочувствовать смерть в пламени, ощутить, как оно проникает внутрь. Каждый. И вы ощутите.
– Я понимаю, – сказал виконт.
– Я познакомился с вами там, на пожаре. Вы оказались шустрым. И этот журналист, который мне тоже примелькался (признаться, меня весьма веселили его статьи, да и прозвище Парижский Поджигатель было звонким и забавным), – так вот, он добыл мои письма. Этого я не ожидал. Мне стало еще интереснее. И тут уже я не спускал с вас глаз. Но миссия моя была завершена, Господь больше не говорил со мною, и я подумал, что теперь смогу уехать. Только вы беспокоили меня. Вы поклялись, что не остановитесь. Это мне не понравилось. Я решил, что проще всего будет убить вас, ведь вы самый умный в этой компании, и без вас никто ни о чем не догадается. Мой помощник подстерег вас на улице и, к сожалению, промахнулся. Затем я нанес вам визит – но вы даже и не думали останавливаться, о чем прямо мне и заявили. Возвратившись в церковь, я стал думать: чего же Господь желает от меня, если не хочет, чтобы вы погибли? И тут я понял. Эта церковь. Я провел здесь долгие годы. Господь хочет забрать ее, а вместе с нею последнюю жертву. Эта жертва очистит меня самого, ведь все-таки я немного грешен.
– Последняя? А как же ваш помощник? Он знает вас.
– Тут ничего сложного. Он ждет меня неподалеку в карете, чтоб вывезти из Парижа и получить остатки своих денег. Мы покинем город, а дальше я отпущу этого человека. Пламени он не заслужил, поэтому все будет быстро. Падшая душа заслужила прощение; он возжигал со мною, и он спасется.
Виконт кивнул и задал последний интересовавший его вопрос:
– Зачем вы отсылали письма в Сюртэ?
– О, – сказал отец Демаре, – но должен же я был уведомить полицию.
Очередной выверт больного разума.
Теперь все встало на свои места. Хорошо, что Ивейн этого не слышала; как уже говорил ей Сезар, есть истории, для женских ушей не предназначенные. А вот журналист внезапно застонал и пошевелился, и это словно вернуло отца Демаре в реальность.
– Вот я и очистил свою душу перед вами. Теперь остался финальный акт. Я сейчас уйду, только разбужу вашу прелестную спутницу, иначе выйдет плохо – она не поймет, что такое пламя. Как хорошо получается. Церковь заперта. Здесь найдут три тела, и одно из них примут за мое; я подарил господину Трюшону свой крест, мне он теперь не нужен. Бог отпускает меня. – На лице его была написана такая сияющая безмятежность, такое счастье, что Сезара передернуло. – Я отправлюсь в какую-нибудь далекую страну и там буду вести образ жизни тихий и праведный. Моя земная миссия почти завершилась.
– Почти, – согласился Сезар и бросился на него.
Перерезанные веревки упали. Священник не ожидал нападения и потому растерялся, но лишь на миг. Он был очень силен, несмотря на возраст, и ловок. Сезар сбил его с ног, противники покатились по полу, однако отец Демаре сопротивлялся отчаянно. Виконт был ранен, и священник знал об этом; он сильно ударил его в больное плечо, и Сезар едва не ослеп от вспышки боли. Но жертву свою он не выпустил. Ему нужно было помешать отцу Демаре высечь хотя бы искорку. Виконт заметил, что лицо у Трюшона блестит от масла, что безобразными пятнами покрыты юбки Ивейн. Люди вспыхнут, как сухие листья, и сгорят в одно мгновение. И он сам – тоже.
Руки священника стиснули горло Сезара, и попытка сбросить их не удалась; в глазах потемнело. И в тот миг, когда виконт подумал, что это уже все, до его ушей долетел благословенный окрик:
– Стоять! Полиция!
Милый Жюль, подумал Сезар. Навыков взломщика он не утратил.
Давление на шею исчезло, и виконт сел, кашляя и держась за горло. И тут же увидел то, чего не хотел бы видеть: отец Демаре, схватив горящую лампаду, стоял неподалеку, подняв ее над головою, словно фонарь, которым приманивают корабли в тумане.
– Ни с места! – крикнул он громко. – Иначе все тут сгорит!
– Оставьте это и сдавайтесь, – прозвучал из полумрака знакомый голос. – Вам все равно не уйти.
Сезар был близко и потому видел, каким безумием горят глаза священника, какой яростью дышит его лицо.
– Очищение… – пробормотал он, и взгляд его блуждал, а затем прояснился. – Очищение! Мое! Так вот чего Бог хочет от меня!
И, не сомневаясь более ни секунды, он швырнул лампаду себе под ноги.
Пламя взревело сразу, Сезар еле успел откатиться. Огонь побежал по масляным ручейкам, и виконт вскочил, зашатался, но устоял. Он услыхал выстрел – кто-то из полицейских не выдержал и спустил курок – но это было уже неважно, важным оставалось другое. Ивейн. Он добежал, подхватил ее с пола, чьи-то дружественные руки уже тащили Трюшона, а в церкви вдруг стало очень ярко и весьма жарко. Если хоть одна искра попадет на него или Ивейн, пиши пропало. Сезар со всех ног бросился прочь, к открытому боковому выходу.
Дождь прекратился. Ночь вокруг церкви больше не была темной и безлюдной; тут собралось немало народу, в основном – в полицейской форме, а также стоял пожарный обоз. Сезар зашатался и упал бы, однако верный Флоран, оказавшийся рядом, взял у виконта графиню де Бриан и аккуратно опустил ее на траву, после чего перерезал путы, стягивавшие руки девушки. Полицейские спешно покидали горящую церковь. Виконт подумал и сел рядышком с Ивейн, прямо на землю. Тут же каким-то образом очутился и Трюшон, он был уже освобожден от веревок и сидел, стеная и покачиваясь. Затем принялся ощупывать лицо.
– Моро! Черт вас побери! Что это за дрянь?
– Это масло, – лаконично объяснил Сезар и, услышав звон, обернулся. От жара лопнуло окно-роза, и осколки заскользили по стене, усеяв лужайку разноцветным стеклянным сверканием.
– Быстро горит, – философски заметил Флоран.
