Кельсер достал из жилетного кармана сложенный листок бумаги и, осторожно развернув его, протянул Вин.
Она как можно бережнее приняла листок: бумага была настолько ветхой, что грозила вот-вот рассыпаться. На листке ничего не было написано, Вин увидела лишь старый, поблекший рисунок. Рисунок изображал какое-то непонятное растение, каких Вин никогда не видела. Оно казалось невероятно хрупким. У него не было толстого стебля, а листья выглядели уж очень изящными. Верхние листья по форме и цвету отличались от остальных.
— Это называется «цветок», — пояснил Кельсер. — Когда-то, до восшествия на престол лорда-правителя, люди выращивали их. В старых стихах и легендах можно найти их описания, но они известны только хранителям и мудрецам мятежников. Судя по всему, эти прекрасные растения вдобавок чудесно пахли.
— Простые растения пахли? — удивилась Вин. — Как фрукты?
— Думаю, да. А некоторые письменные источники утверждают даже, что такие вот цветы превращались во фрукты.
Вин некоторое время молчала, хмурясь и пытаясь вообразить все это.
— Рисунок принадлежал моей жене, Мэйр, — тихо произнес Кельсер. — Доксон его нашел в ее вещах после того, как нас схватили. И сохранил, надеясь, что мы вернемся. Он отдал мне рисунок, когда я сбежал.
Вин еще раз взглянула на картинку.
— Мэйр постоянно грезила о временах до восшествия, — сказал Кельсер, устремляя взгляд вдаль. — Она собирала подобные вещи: рисунки и описания прежних дней. Думаю, именно эти грезы и то, что она была наблюдателем, туманщиком, привели ее на дно. И ко мне. Именно она познакомила меня с Сэйзедом, хотя в то время я не приглашал его в команду. Его не интересовало воровство.
Вин сложила листок.
— Ты так и хранишь этот рисунок? После того, что она сделала с тобой?
Кельсер на несколько мгновений застыл. Потом посмотрел на Вин.
— Опять подслушивала? А, не беспокойся. Похоже, об этом все знают.
Вдали вспыхнуло заходящее солнце, красные отсветы отразились от низких облаков и клубов дыма.
— Да, я храню этот цветок, — сказал Кельсер. — Я и сам толком не знаю почему. Но… разве ты перестала бы любить кого-то из-за того лишь, что он тебя предал? Вряд ли. Поэтому предательство и причиняет такую боль… в ней и гнев, и разочарование… а я все еще люблю ее. Люблю.
— Но почему? — спросила Вин. — И как ты вообще после этого можешь доверять людям? Ты разве ничему не научился?
Кельсер пожал плечами.
— Мне кажется, если бы мне пришлось выбирать между любовью к Мэйр — вместе с ее предательством — и тем, чтобы никогда не встречаться с ней, я выбрал бы любовь. Я рискнул, и я проиграл, но риск того стоил. То же самое с моими друзьями. Подозрительность полезна в нашем деле, но только до определенных пределов. Я предпочитаю доверять людям вместо того, чтобы бояться удара в спину.
— Но это же просто глупо, — сказала Вин.
— Быть счастливым — глупо? — осведомился Кельсер, поворачиваясь к ней лицом. — Где тебе лучше, Вин? Ты была счастлива в шайке Камона или счастлива сейчас?
Вин промолчала.
— Я ведь не уверен, что Мэйр предала меня, — продолжал Кельсер, глядя на закат. — Она клялась потом, что не делала этого.
— И ее отправили в Ямы? — спросила Вин. — Это странно… если она была на стороне лорда-правителя…
Кельсер покачал головой.
— Ее привезли в Ямы через несколько недель после меня. Нас держали врозь с тех пор, как схватили. Я не знаю, что могло произойти за это время и почему ее в конце концов отправили в Ямы. И то, что она очутилась там, позволяет мне думать, что, вероятно, она и не предавала меня, но…
Он опять повернулся к Вин.
— Если бы ты слышала его, когда он нас схватил, Вин… лорда-правителя… Он благодарил ее. Благодарил за то, что она предала меня. Его слова звучали так чудовищно искренне… и он все знал о нашем плане… В общем, мне было трудно после этого поверить Мэйр. Но ничто не убило мою любовь к ней. Я сам чуть не умер, когда она погибла год спустя от побоев надсмотрщика там, в Ямах. В ту ночь, когда ее труп унесли, я и прорвался.
— Сошел с ума? — не поняла Вин.
— Нет, — покачал головой Кельсер. — «Прорыв» — это алломантический термин. Наша сила поначалу бывает скрыта, она прорывается наружу только после какого-то тяжелого события. После чего-то, что сильно влияет на тебя. Философы утверждают, что человек не способен управлять металлами до тех пор, пока не увидит смерть и не отвергнет ее.
— А… что тогда случилось со мной? — спросила Вин.
— Кто знает… Можно только гадать. Ты ведь росла в трудных условиях, неизвестно, когда именно ты прорвалась.
Он осторожно кивнул, как будто собственным мыслям.
— А для меня, — сказал он, — прорывом стала та ночь. Я был один в Ямах, мои руки кровоточили после дневной работы. Мэйр была мертва, и меня мучил страх, что я виноват в ее смерти… я не поверил ей, и это отняло у нее волю к жизни. Она умерла, зная, что я сомневаюсь в ее преданности. Может, если бы я по-настоящему любил ее, то не усомнился бы. Не знаю.
— Но ты выжил, — тихо сказала Вин.
— Да, — кивнул Кельсер. — И я решил, что ее мечты должны осуществиться. Я снова сделаю мир цветущим, с зелеными растениями, чтобы с неба не сыпался пепел… — Кельсер помолчал и вздохнул. — Да, я знаю. Я сумасшедший.
— На самом деле, — осторожно возразила Вин, — я начала видеть смысл в твоих поступках. Наконец-то.
Кельсер улыбнулся. Солнце опустилось за горизонт, и, хотя небо на западе было еще светлым, начал наползать туман. Он ниоткуда не появлялся, он как будто вырастал прямо из воздуха, раскидывал длинные извивающиеся щупальца… они удлинялись, кружились, сплетались…
— Мэйр хотела детей, — неожиданно сказал Кельсер. — Давно, когда мы только поженились, полтора десятилетия назад. А я возражал. Я намеревался тогда стать величайшим из воров скаа, когда-либо живших на свете, и не собирался останавливаться. Но наверное, хорошо, что у нас не было детей. Лорд-правитель мог найти и убить их. А мог и не найти, конечно… ведь сумели же выжить Докс и остальные. А теперь мне иной раз хочется, чтобы со мной рядом была частица Мэйр. Ребенок. Дочь, с такими же темными волосами, как у Мэйр, и такая же упрямая.
Он помолчал, глядя на Вин.
— В общем, я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось по моей вине, девочка. Не хочу повторения.
Вин бросила на него косой взгляд.
— Но я больше не могу сидеть здесь взаперти!
— Не сомневаюсь. И если мы попытаемся подольше продержать тебя в особняке, ты,
