дискуссии. Мистер Роббинс знает, что я намерен проверить репутацию его свидетельницы. Репутация имеет прямое отношение к истине, особенно если допустить возможность подкупа.
Судья Фултон задержался с ответом.
– Протест отклонен. Продолжайте, мистер Корфф.
– Ну-с, мисс Грант? Вы порядочная женщина?
– Да.
– Вы бывали под арестом?
– После совершеннолетия – ни разу.
– Зато на несовершеннолетнюю Конни Грант существует весьма внушительное судебное досье. – Стэнли сверился с блокнотом. – Что у нас тут такое? Вы дважды убегали из дому. И даже обвинялись в хранении наркотиков.
– Все это было до того, как мне исполнилось пятнадцать, сэр!
Но Стэнли Корфф продолжал:
– В школе ваши оценки оставляли желать много лучшего. Несколько учителей занесли в свои учетные карточки пометку «неисправима». Вы дрались со сверстниками. В старших классах вообще бросили школу. Это соответствует истине?
– Да, но... – Конни так хотелось объяснить судье, что у нее были и успехи, что многие учителя относились к ней по-дружески, называли умницей, поощряли.
– В возрасте между восемью и четырнадцатью годами вы сменили в общей сложности девять приемных семей, – неумолимо продолжал Стэнли. – Верно?
– Не помню, – выдохнула Конни. – Возможно...
– Может, вы вспомните кого-то из своих приемных родителей? – предложил Корфф. – Оглянитесь вокруг. Вы никого не узнаете?
Во взглядах ненавистных ей людей читалось осуждение. Искаженные презрением лица... Конни знала, что за яд источают их языки. Знала, как впиваются в кожу их острые когти, помнила звук пощечин. Помнила ремень, со свистом полосующий спину...
– Мисс Грант? Вы узнаете этих людей?
– Да...
Голос ее дрогнул, но плакать она не собиралась. Из последних сил Конни сдерживала слезы, давно накопившиеся внутри. Она не позволит мучителям победить, после стольких-то лет!
Тем временем Стэнли передал присяжным увеличенную фотографию Конни. Платиновые волосы в беспорядке падают на плечи, вызывающе яркий макияж смазан, низкий вырез блузки открывает грудь. Даже на взгляд самой Конни этот портрет ей чести не делал. Девица низкого пошиба...
– Ваша фотография, мисс Грант?
– Да.
– Внешне вы очень изменились, – заметил Стэнли. – Эта фотография сделана во времена «Афродиты»?
– Не знаю. Может, и так.
– Что до ваших взаимоотношений с мужчинами, мисс Грант... У вас было много любовников?
– Нет!
– Разве не правда, что сейчас вы спите с...
– Протестую! – вознегодовал Роббинс. – Ваша честь, под судом находится отнюдь не Конни Грант. Мистер Корфф использует непристойную и подлую тактику, чтобы дискредитировать показания свидетельницы, которая сумела возвыситься над тяжелым детством и стала полезным членом общества. Всю жизнь она проработала...
– Протест отклонен, – прервал судья. – И предупреждаю вас, мистер Роббинс, против подобных вспышек.
Стэнли Корфф снова приступил к делу.
– Мисс Грант, за последнюю неделю вам доводилось спать с мужчиной?
Сердце бешено билось в груди. Впервые в жизни ей не на что и не на кого было надеяться. Золотая мечта любви, что связала ее и Ника, вдруг показалась запятнанной, жалкой, мерзкой...
– Отвечайте на поставленный вопрос, мисс Грант!
– Да...
Она подняла взгляд. Зал суда стремительно вращался вокруг нее гигантским водоворотом, омут былого отчаяния затягивал все глубже, а сил противиться не осталось.
– Этот человек присутствует в зале суда?
– Да...
Роббинс снова изъявил протест, попросил о перерыве, потребовал изменить направление допроса.
Стэнли подался вперед и гулким ораторским голосом спросил:
– Конни Грант, вы спите с государственным обвинителем Николасом Роббинсом?
Зал суда словно взорвался. К выходу наперегонки устремились репортеры. Здесь ли мать Ника? Как теперь смотреть в глаза этой приветливой элегантной леди? Конни закрыла лицо руками: щеки горели.
Словно издалека послышался удар молоточка, призывающий к порядку. Каждый звук болезненно отзывался в ее сознании – мучительнее ударов, полученных в детстве, сокрушительнее унижений, испытанных прежде. Ей захотелось сдаться. Этой пытки она не вынесет...
– В мой кабинет! – закричал судья. – Мистер Роббинс, мистер Корфф! В мой кабинет, немедленно!
Ник держал ее за руку. Она видела, как двигаются ее губы, а затем услышала слова, произнесенные совсем тихо, только для нее одной:
– Я люблю тебя, Конни! Люблю, невзирая ни на что! И это – самая высшая, самая святая из истин, когда-либо подтвержденных в этом – или в любом другом – зале суда.
В глазах Ника она читала беззаветную нежность, которая придала ей сил. Его любовь – спасение, пришедшее в тот момент, когда показалось, что уже нет сил противиться всесокрушающему смерчу беды.
– Держись, Конни! Я не дам тебя в обиду. Никогда!
– Перерыв! – взывал судья.
Роббинс отошел от места свидетелей. Сильный, уверенный в себе, он возвышался в самом центре разбушевавшегося хаоса.
– Доверься мне, милая. Я люблю тебя!
В следующее мгновение он скрылся в кабинете судьи.
Убито глядя в пол, отчаянно цепляясь за свою надежду, свой последний шанс выжить, Конни позволила увести себя: голоса из прошлого обрушивали на нее град проклятий, былые мучители злобно скалились из толпы. За пределами зала суда толкотня усилилась.
Кто-то настойчиво увлекал ее вперед – на запястье сомкнулась мужская рука. Конни покорно шла следом. Вниз по лестнице. Провожатый закрыл дверь, отгородившись от шума и суеты, вывел ее в следующий коридор, а затем втолкнул в комнату.
– Спасибо, – прошептала Конни, подняла глаза и встретилась взглядом с Джеффом Борном.
– Ты переспала с Роббинсом, – хихикнул тот. – Ха, Конни, если ты так стосковалась по любви, почему не позвала меня?
