книгопродавцем в Пале-Рояле, где за прилавком восседала Лодойска; Мерсье, автор «Парижских картин», который писал: «Все короли на собственной шее почувствовали двадцать первое января»; Марек, который пекся об «охране бывших границ»; журналист Карра, который, взойдя на эшафот, сказал палачу: «До чего же досадно умирать! Так хотелось бы досмотреть продолжение»; Виже[227] , который именовал себя «гренадером второго батальона Майенны и Луары» и который в ответ на угрозы публики крикнул: «Требую, чтобы при первом же ропоте трибун мы, депутаты, ушли отсюда все до последнего и двинулись бы на Версаль с саблями наголо!»; Бюзо, которому суждено было умереть с голоду; Валазе, принявший смерть от собственной руки; Кондорсе, которому судьба уготовила кончину в Бур-ла-Рен, переименованном в Бур-Эгалитэ, причем роковой уликой послужил обнаруженный в его кармане томик Горация[228]; Петион, который в девяносто втором году был кумиром толпы, а в девяносто четвертом погиб, растерзанный волками; и еще двадцать человек, среди коих: Понтекулан[229], Марбоз[230], Лидон, Сен-Мартен[231], Дюссо, переводчик Ювенала, проделавший ганноверскую кампанию; Буало[232], Бертран[233], Лестер-Бове[234], Лесаж[235], Гомэр[236], Гардьен[237], Мэнвьель[238], Дюплантье[239], Лаказ[240], Антибуль[241] и во главе их второй Барнав, который звался Верньо [242].
С другой стороны — Антуан-Луи-Леон Флорель де Сен-Жюст, бледный, узколобый двадцатитрехлетний юноша, с безупречным профилем, загадочным взором, с печатью глубокой грусти на челе; Мерлен из Тионвиля[243], которого немцы прозвали Feuer- Teufel — Огненный Дьявол; Мерлен из Дуэ, преступный создатель закона о подозрительных; Субрани[244], которого народ Парижа 1 прериаля потребовал назначить своим полководцем; бывший кюре Лебон[245], чья рука, кропившая ранее прихожан святой водой, держала теперь саблю; Билло-Варенн[246], который предвидел магистратуру будущего, где место судей займут посредники; Фабр д’Эглантин[247], которого только однажды, подобно Руже де Лилю[248], создавшему «Марсельезу», осенило вдохновение, и он создал республиканский календарь, но — увы! — вторично муза не посетила ни того, ни другого; Манюэль[249], прокурор Коммуны, который заявил: «Когда умирает король, это не значит, что стало одним человеком меньше»; Гужон[250], который взял Трипштадт, Нейштадт и Шпейер и обратил в бегство пруссаков; Лакруа, из адвоката превратившийся в генерала и пожалованный орденом Святого Людовика за неделю до 10 августа; Фрерон-Терсит, сын Фрерона-Зоила; Рюль[251], гроза банкирских железных сундуков, непреклонный республиканец, трагически покончивший с собой в день гибели республики; Фуше[252] с душой демона и лицом трупа; друг Отца Дюшена Камбулас[253], который сказал Гильотену[254]: «Сам ты из Клуба фельянов[255], а дочка твоя — из Якобинского клуба»; Жаго[256], ответивший тому, кто жаловался, что узников держат полунагими: «Ничего, темница одела их камнем»; Жавог[257], зловещий осквернитель гробниц в усыпальнице Сен-Дени, Осселэн[258], изгонявший подозрительных и скрывавший у себя осужденную на изгнание госпожу Шарри; Бантаболь[259], который, председательствуя на заседаниях Конвента, знаками показывал трибунам рукоплескать им или улюлюкать; журналист Робер [260], супруг мадемуазель Кералио[261], писавшей: «Ни Робеспьер, ни Марат ко мне не ходят; Робеспьер может явиться в мой дом, когда захочет, а Марат — никогда»; Гаран-Кулон, который гордо сказал, когда Испания осмелилась вмешаться в ход процесса над Людовиком XVI, что Собрание не должно читать письмо короля, ходатайствующего за другого короля; Грегуар, поначалу пастырь, достойный первых времен христианства, а при Империи добившийся титула графа Грегуар, дабы стереть даже воспоминание о Грегуаре-республиканце; Амар[262], сказавший: «Весь шар земной осудил Людовика XVI. К кому же апеллировать? К небесным светилам?»; Руйе[263], который 21 января протестовал против пушечной стрельбы с Нового моста, ибо, как он заявил: «Голова короля при падении должна производить не больше шума, чем голова любого смертного»; Шенье[264] , брат Андре Шенье; Вадье, один из ораторов, что клали перед собой на трибуну пистолет; Панис[265], который сказал Моморо: «Я хочу, чтобы Марат и Робеспьер дружески обнялись за моим столом». — «А где ты живешь?» — «В Шарантоне[266] ». — «Оно и видно», — ответил Моморо. Лежандр, который стал мясником французской революции, подобно тому как Прайд[267] был мясником революции английской. «Подойди сюда, я тебя пришибу», — закричал он Ланжюинэ, на что последний ответил: «Добейся сначала декрета, объявляющего меня быком». Колло д’Эрбуа, зловещий лицедей, скрывший свое подлинное лицо под античной двуликой маской, одна половина которой говорила «да», а другая «нет», одна одобряла то, на что изрыгала хулу другая, бичевавший Каррье в Нанте и превозносивший Шалье[268] в Лионе, пославший Робеспьера на эшафот, а Марата в Пантеон; Женисье[269], который требовал смертной казни для всякого, на ком будет обнаружен образок с надписью: «Мученик Людовика XVI»; Леонар Бурдон [270], школьный учитель, предложивший свой дом старцу Юрских гор; моряк Топсан[271], адвокат Гупильо[272], Лоран Лекуантр[273] — купец, Дюгем[274] — врач, Сержан[275] — скульптор, Давид — художник, Жозеф Эгалитэ — принц крови. И еще — Лекуантр-Пюираво[276], который требовал, чтобы Марата особым декретом объявили «находящимся в состоянии умопомешательства»; неугомонный Робер Лендэ[277], родитель некоего спрута, головой которого был Комитет общественной безопасности, а бесчисленные щупальца, охватившие всю Францию, именовались революционными комитетами; Лебеф[278], которому Жире-Дюпре посвятил в своем «Ноэле лжепатриотов» следующую строку: «Лебеф, увидев раз Лежандра, замычал»; Томас Пэйн[279], американец и человек гуманный; Анахарсис Клоотс, немец, барон, миллионер, безбожник, эбертист, существо весьма простодушное; неподкупный Леба, друг семьи Дюпле; Ровер[280], яркий образчик любителя зла ради зла, ибо искусство для искусства существует гораздо чаще, чем принято думать; Шарлье[281], требовавший, чтобы к аристократам обращались на «вы»; Тальен[282], чувствительный и свирепый, которого любовь к женщине сделает термидорианцем[283]; Камбасерес [284], прокурор, ставший впоследствии принцем; Каррье, прокурор, ставший впоследствии тигром; Лапланш[285], который в один прекрасный день воскликнет: «Я требую приоритета для пушки, дающей сигнал тревоги»; Тюрьо[286], который предложил открытое голосование для судей Революционного трибунала; Бурдон из Уазы[287], который вызвал на дуэль Шамбона, донес на Пэйна и сам был разоблачен Эбером; Фэйо[288], который предлагал послать в Вандею «армию поджигателей»; Таво[289], который 13 апреля был чем-то вроде посредника между Жирондой и Горой; Вернье[290], который считал необходимым, чтобы вожди жирондистов, равно как и вожди монтаньяров, пошли в армию простыми солдатами; Ревбель[291], который заперся в Майнце; Бурбот[292], под которым при взятии Сомюра убили коня; Гимберто[293], который командовал армией на Шербургском побережье; Жард- Панвилье[294], который командовал армией на побережье Ла-Рошель; Лекарпантье[295], который командовал эскадрой в Канкале; Робержо
