знанием, наломал дров, еще и лиса убил, дурак.
— Какого лиса?
— Обыкновенного серебристого лиса, вашего тезку. Он жил со мной с детства, был совсем ручной, вернее, не ручной, а настоящий друг, прекрасно понимал Безмолвную Речь… Неважно. Я его убил, чтобы оживить, просто больше никого не оказалось под рукой, и в любом случае я был уверен, что это ненадолго. А потом оказалось, что жизни в этом вяло передвигающемся трупе не больше, чем в обгоревшем полене. Честно говоря, меня это подкосило.
— Понимаю, — кивнул Чиффа. — Тут, конечно, ничего не попишешь, что сделано, то сделано. Но теперь ты просто обязан победить смерть. Не «можешь», а именно обязан.
Я адресовал ему вопросительный взгляд. Дескать, в принципе, никаких возражений, но причинно- следственной связи не улавливаю.
— Вопрос цены, — он пожал плечами. — Всего лишь вопрос цены. Когда оплачиваешь свое участие в битве чужими жизнями, победа становится твоим долгом. Священной обязанностью. Это сродни фундаментальному правилу охотников: просто так жизнь не отнимают. Если убил зверя, съешь его мясо, сшей одежду из шкуры или продай добычу тому, кто в ней нуждается, — это нормально. Но убить живое существо и выбросить труп в болото, не использовав мясо и шкуру по назначению, — преступление против самой жизни; рано или поздно она с тобой поквитается. Это понятно?
— Пожалуй.
— Очень хорошо. Теперь смотри: ты убил лиса ради дела, которое расценивал как важную часть своей битвы со смертью. Правильно? Если после этого ты просто помрешь как дурак — в трактирной ли драке, в королевской тюрьме или двести лет спустя в собственной стариковской постели, — я хочу сказать, если твоя битва со смертью будет проиграна, считай, что ты выбросил труп своего приятеля в болото. Зато если ты каким-то, даже мне пока непонятным образом победишь смерть, бессмертие станет вашим общим достоянием. Я не обещаю, что в один прекрасный день этот лис выскочит из кустов и заберется к тебе на колени, но и так может случиться, потому что с человеком, выигравшим главную битву своей жизни, может случиться вообще все что угодно.
Никогда прежде я не думал, что можно стать счастливым только потому, что какой-то человек произносит вслух некоторые слова, складывая их в определенном порядке. Оказалось, бывает и так. Я слушал Кеттарийца и не плакал от счастья только потому, что ни тогда, ни прежде, ни потом, вообще никогда не был человеком, способным заплакать от счастья. Но только поэтому.
— Та же самая история с этими грешными Перчатками, — задумчиво добавил Чиффа. — Отнял ради них две жизни — всё, будь добр, в лепешку расшибись, но Перчатки сделай и используй. Кстати, еще и поэтому я не могу допустить, чтобы Мир рухнул. Такое количество народу ради этого перебил — я и чисел- то таких не знаю. Мои обязательства, как видишь, куда серьезнее, чем твои.
— Ну, как я понимаю, в скором времени это будут наши общие обязательства.
— Мне очень нравится твой подход к делу, коллега. Знал бы, как приятно иметь с тобой дело, давным-давно прибрал бы тебя к рукам.
— Думаю, мне следует отправиться прямо сейчас, — сказал я. — Не знаю, что творится в отцовском доме, давно не интересовался. Возможно, сперва придется наводить там порядок. Ну и вообще глупо терять время, когда ясно, что нужно делать.
— А ничего там не творится. Я не поленился, навел справки, ну и сам поглядел. Стоит пустое здание, люди, которые за ним присматривали, разбежались кто куда в ужасе — а вдруг тебе взбредет в голову пожить дома? Кузены твоего отца и ваше орденское начальство ждут не дождутся известий о твоей гибели, чтобы с легким сердцем затеять имущественную тяжбу. Но пока ты жив, они туда не сунутся. Вот они, преимущества скверной репутации.
— Хорошие новости, спасибо. Значит, можно отправляться прямо туда.
— Можно. Только выслушай один дружеский совет, на прощанье.
Чиффа умолк, нахмурился, немного подумал и добавил:
— И имей в виду, когда я говорю «совет», это значит, что уважение к тебе да и к себе не позволяет мне использовать слово «приказ». Да и с чего бы вдруг я стал тебе приказывать? Но не хотелось бы, чтобы ты всерьез тратил время на размышления, следовать ли моим советам или поступать по-своему. Следовать, обязательно. Обещаю, что тебе не придется об этом сожалеть.
— Понимаю, — сказал я. — Спасибо, что внесли ясность.
— Хорошо. Так вот, совет. Ты, будь любезен, на людях держись так, словно ничего не изменилось. Я имею в виду, продолжай прикидываться Безумным Рыбником. А когда захочешь или для дела понадобится вести себя как нормальный человек, изменяй внешность. Умеешь?
Я покачал головой. Насколько мне было известно, перемена внешности — один из наипростейших фокусов, просто до сих пор мне это было без надобности. Что в детстве, что потом.
— Не беда, дам тебе пару уроков. Ну или сам в книжках поройся, если уж все равно собираешься запереться в библиотеке. Но время от времени обязательно появляйся на публике в обычной, так сказать, роли. Пока никто не понимает, что на смену Безумному Рыбнику пришел человек, способный держать его могущество под контролем, твоя жизнь будет легкой и приятной. Я до сих пор с нежностью вспоминаю те благословенные времена, когда меня самого не принимали всерьез. Пока мог, прикидывался провинциальным карточным шулером, невежественным горцем, для которого какая-нибудь сотая ступень Черной магии — предел возможностей. Но счастье было недолгим, меня довольно быстро раскусили. А у тебя есть шанс как следует поводить за нос эту публику.
— А разве Безумного Рыбника не принимали всерьез?
Не то чтобы это было так уж важно. Просто до сих пор я был совершенно уверен, что все Соединенное Королевство содрогается при виде меня. И мечтает от меня избавиться. И, строго говоря, правильно делает.
— Я понимаю. — Чиффа глядел на меня с искренним сочувствием. — Ты думал, что круче тебя только Лойсо Пондохва и, может быть, еще пара-тройка Великих Магистров. Ты, конечно, жестоко заблуждался, зато был по-своему счастлив. Но теперь тебе придется отыскать иной источник радости. Можешь начинать поиски прямо сейчас, потому что я намерен открыть тебе страшную тайну: почти никому не было дела до Безумного Рыбника. Великие Магистры самых разных орденов полагали, что ты скорее полезен, чем опасен, поскольку уничтожаешь слабейших и практически безвреден для всех остальных. На мой взгляд, надменные старики тебя недооценивали, это их общая болезнь — недооценивать врага, и хвала магистрам, нам с тобой это только на руку. А всерьез тебя принимали только трактирщики Старого города. И за твою голову мне заплатили тоже они, в складчину, — прости, если разбиваю тебе сердце, но я никогда не обманываю людей из милосердия. Исключительно ради выгоды.
Он ухмыльнулся и заговорщически мне подмигнул, видимо, счел нужным уравновесить неприятную информацию дружелюбной подачей. Но меня сейчас интересовало совсем другое.
— Так вам все-таки заплатили за мою голову? Ничего не понимаю. Почему в таком случае?..
— Да погоди ты. — Кеттариец почему-то скривился и даже фыркнул, как хищный зверь, в морду которому плеснули водой, превратив его на миг в беспомощного щенка. Редкий случай, когда недовольство выглядит обаятельно.
Я, впрочем, прекрасно понимал, что никакого недовольства он вовсе не испытывает. Просто вдруг решил продемонстрировать мне такое настроение. Для разнообразия, вероятно.
— Во-первых, это случилось не сейчас, — сказал он после небольшой паузы. — Меня наняли, чтобы убить тебя два года назад. Я решил, что это будет самое простое из моих заданий, и отнесся к нему соответственно, то есть крайне легкомысленно. Решил, что даже руки можно не марать. Всего-то забот — дождаться, пока ты заснешь, и обрушить крышу на твою горемычную голову. Помнишь, как рухнул дом, в котором ты спал?
Еще бы я не помнил.
— На самом деле вы меня тогда спасли, — сказал я.
— Я в курсе. Когда я понял, что ты остался жив, ужасно удивился, отправился на место происшествия и хорошенько там все изучил. А откуда, как ты думаешь, я узнал о твоих проблемах с мертвецами из ордена Ледяной Руки?
— Я и сейчас не знаю откуда. Несомненно, изучив руины, можно воссоздать картину происшествия —
