накладку.
—
Что носит?! — воскликнул Тотл.
—
Да знаете, такую штуку с буклями, вот тут. — В пояснение своих слов Парсонс провел прямую линию у себя на лбу над самыми глазами. — Накладка черкая — это я заметил, ну, а про ее собственные волосы ничего определенного сказать не могу, не стану же я, в самом деле, подкрадываться к ней сзади и заглядывать ей иод чепец, но, по-моему, волосы у нее гораздо светлее накладки — пожалуй, какого-то сероватого оттенка.
На лице мистера Уоткинса Тотла изобразилось сомнение. Заметив это, мистер Габриэл Парсонс решил, что следует незамедлительно предпринять новую атаку.
—
Послушайте, Тотл, вы были когда- нибудь влюблены? — спросил он.
Робко признавая себя виновным, мистер Уоткинс Тотл залился румянцем от подбородка до корней волос, и на лице его заиграли самые разнообразные сочетания цветов.
— Я
полагаю, вам не раз случалось делать
предложение,
когда вы были молоды… виноват, моложе, — сказал Парсонс.
—
Никогда в жизни! — отвечал Уоткинс, явно возмущенный тем, что его могли заподозрить в таком поступке. — Никогда! Дело в том, что я, как вам известно, имею на этот счет особые понятия. Я не боюсь дам — ни старых, ни молодых, — совсем напротив, но мне кажется, что, по нынешним обычаям, они позволяют возможным претендентам на их руку слишком много вольности в разговоре и обращении. Я же никогда не выказывал подобной свободы в обращении и, постоянно опасаясь зайти слишком далеко, прослыл человеком черствым и чопорным.
—
Ничего удивительного в этом нет, — отвечал Парсонс серьезно, — решительно ничего. Но в настоящем случае это как раз уместно, ибо сдержанность и деликатность этой дамы далеко превосходят ваши. Вы только послушайте: когда она приехала к нам, у нее в спальне висел старинный портрет какого-то мужчины с большими черными глазами. Так представьте себе — она наотрез отказывалась ночевать в этой комнате до тех пор, пока портрет не сняли, считая это совершенно неприличным.
—
Я тоже так думаю, — сказал мистер Уоткинс Тотл. — Разумеется, это неприлично.
—
Но это еще не все. На днях — я в жизни так не смеялся, — продолжал мистер Габриэл Парсонс, — на днях, когда я ехал домой, дул сильный восточный ветер, и у меня страшно разболелась голова. И вот, в то время как Фанни, то есть миссис Парсонс, эта ее подруга, я и Фрэнк Росс вечером играли в вист, я в шутку сказал, что, когда лягу спать, закутаю голову фланелевой нижней юбкой Фанни. И представьте себе — она тут же бросила карты и вышла из комнаты.
—
Совершенно справедливо! — заявил мистер Уоткинс Тотл. — Она не могла поступить более достойным образом. Что же вы сделали?
—
Что сделали? Стали играть с болваном, и я выиграл шесть пенсов.
—
И вы не извинились перед нею?
—
Черта с два! На следующее утро мы говорили об этом за завтраком. Она утверждала, будто всякое упоминание о фланелевой нижней юбке неприлично — мужчины вообще не должны знать о существовании подобных предметов, а я оправдывался тем, что я человек женатый.
—
И что же она на это сказала? — с глубочайшим интересом осведомился Тотл.
—
Прибегла к новой уловке и сказала, что, поскольку Фрэнк холостяк, мое замечание было крайне неприлично.
—
Благородное существо! — вскричал восхищенный Тотл.
—
О! Мы с Фанни сразу решили, что она как нарочно создана для вас.
Когда мистер Уоткинс Тотл услышал это, на круглом лице его засияла безмятежная радость.
—
Одного я только не знаю, — добавил мистер Габриэл Парсонс, поднимаясь, чтобы уйти, — ума не приложу, как вы с ней поладите. У нее наверняка сделаются судороги при малейшем намеке на этот предмет. — Тут мистер Габриэл Парсонс снова сел и залился неудержимым смехом. Тотл был ему должен деньги, и потому Парсонс считал себя вправе смеяться на его счет.
Мистер Уоткинс Тотл подумал про себя, что у него нашлась еще одна общая черта с этой современной Лукрецией. Однако он с большой твердостью принял приглашение через два дня отобедать у Парсонсов и, оставшись один, довольно хладнокровно размышлял о предстоящем знакомстве.
Взошедшее через два дня солнце никогда еще не освещало на империале норвудского дилижанса щеголя, подобного мистеру Уоткинсу Тотлу; и этот экипаж, подъехавший к карточному домику с замаскированными трубами и газоном величиной с большой лист зеленой почтовой бумаги, несомненно еще ни разу не доставлял к месту назначения джентльмена, который бы до такой степени конфузился.
Дилижанс остановился, и мистер Уоткинс Тотл спрыгнул… прошу прощения, сошел на землю с большим достоинством.
—
Трогай! — произнес он, и экипаж стал подниматься в гору с тою очаровательной невозмутимостью, которой обыкновенно отличаются пригородные дилижансы.
Мистер Уоткинс Тотл судорожным движением потянул рукоятку звонка у садовой калитки. Затем он дернул ее сильнее, и нервическое состояние его нисколько не уменьшилось, когда раздался оглушительный звон, напоминавший гул набата.
—
Мистер Парсонс дома? — спросил Тотл у человека, отворившего калитку. Он едва мог расслышать свой собственный голос, ибо колокольчик все еще не переставал звенеть.
—
Я здесь! — послышался крик, и на лужайке показался мистер Габриэл Парсонс в фланелевой куртке. Он сломя голову носился взад и вперед от воротцев к двум нахлобученным друг на друга шляпам, и от двух шляп обратно к воротцам, между тем как другой джентльмен без сюртука в поисках мяча спускался в подвал. Не прошло и десяти минут, как джентльмен без сюртука отыскал мяч, после чего он побежал обратно к шляпам, а
Габриэл Парсонс остановился. Затем джентльмен без сюртука заорал: «Даю!» — и подал мяч. Тогда мистер Габриэл Парсонс отбил мяч на несколько ярдов и снова кинулся бежать, после чего второй джентльмен нацелился в воротца, но не попал, а мистер Габриэл Парсонс, остановившись на бегу, положил свою биту на землю и погнался за мячом, который укатился на соседнее поле. Это у них называлось игрой в крикет.
—
Тотл, не хотите ли с нами сыграть? — осведомился мистер Габриэл Парсонс, приближаясь к гостю и отирая со лба пот.
Мистер Уоткинс Тотл отказался. От одной мысли о крикете ему стало почти так же жарко, как Парсонсу.
