любил. Я понял, что это невероятное место. Один только запах цветущих лип на сонной окраине Москвы стоит всех прочих чудес, а ведь есть еще горячий ветер Аризоны, головокружительный влажный воздух ночного Лондона и тонкие сухие иглы сосен, устилающие белый песок на побережье холодного Балтийского моря. А также велосипедный трип по пустому воскресному Амстердаму, веселый дудочник на Карловом мосту, цветение яблоневых садов в окрестностях Будапешта, округлые вершины Карпатских гор, аромат парижских кофеен, недовольный цокот потревоженной лесной белки и круглый черный глаз сердитого лебедя, изготовившегося вырвать свежую булку из рук досужего любителя природы… Вряд ли я когда- нибудь соберусь составить полный инвентарный список всех «чудес света». Но какой идиот решил, что их максимум восемь?!
Следовало признать, что с миром, где я родился, все в полном порядке. Это со мною, болваном, что-то было не так, пока я принадлежал ему. Но ведь нет никакой разницы, где находиться. Если вообще что-то имеет значение, так это — существо, из сердца которого ты смотришь вовне. Кто ты сам — это действительно важно. А мне выпала ни с чем не сравнимая возможность взглянуть на свою бывшую родину глазами удивительного и странного существа…
Но была в новой восхитительной симфонии моего бытия одна фальшивая нотка. Надо сказать, временами она звучала весьма пронзительно.
Я упивался многообразием новых возможностей, играл в занимательную и приятную игру, но что-то во мне знало, что сэр Джуффин Халли вряд ли согласился бы присоединиться к моему путешествию, если бы мне вдруг пришло в голову его пригласить. Я знал это даже в те дни, когда смирился со своей странной судьбой и был почти счастлив. Наверное, я был бы счастлив по-настоящему, если бы существо, которым я стал, умело чувствовать себя счастливым.
В те дни я вполне мог бы забыть даже свое имя, если бы оно не таращилось на меня с многочисленных вывесок, рекламных плакатов и объявлений. Бесконечные «Максы», «Максимы» и «Максимилианы» буквально преследовали меня, можно было подумать, что в мире не осталось других имен! Их назойливое мельтешение не давало мне окончательно забыть о себе.
В одной немецкой закусочной я даже обнаружил в меню соответствующее блюдо: какой-то «штраммер-макс в зеркалах» и заказал его, руководимый бесконечным любопытством. Пресловутые «зеркала» оказались холодной яичницей-глазуньей; кроме нее на тарелке помещались кусок ржаного хлеба и толстый слой мелко нарезанной ветчины. Это было не слишком вкусно, но оказало на меня самое благотворное воздействие: сэр Макс из Ехо на несколько минут проснулся где-то в темной глубине меня и настойчиво сказал, что ему пора домой. «Скоро пойдем, ладно?» — я отмахнулся от себя, как от ребенка. Сэр Макс снова отступил в темноту, но с этого момента его беспробудный младенческий сон стал чутким и тревожным, как у старика.
Во всяком случае, именно в той закусочной я внезапно принял решение записать все, что успело со мной случиться, пока я был сэром Максом из Ехо. Исписал несколько салфеток и остался доволен. Почему-то мне казалось, что когда работа подойдет к концу, чудеса отпустят меня туда, куда хотел вернуться этот уже почти незнакомый мне парень. И тогда он будет счастлив, а я… — что ж, я буду свободен на вечные времена…
Я не очень-то знаю, что успел натворить, пока меня носило по всей планете. Моя память пока не может справиться с хаосом событий, обрушившихся на меня во время этих скитаний. Ей не под силу расставить по местам эпизоды, сложить элементы мозаики в единую, непрерывную и внятную картину, которую легко удержать при себе. Ясно лишь, что мне гораздо проще вспоминать события, происходившие после того, как я съел загадочный «штраммер-макс» и взялся за свои бредовые записи.
В тот день я построил первый шаткий подвесной мост, связывающий меня с прошлым. Мозаичные мостовые Ехо понемногу становились объективной, хоть и недоступной пока реальностью. Мне больше не приходилось шарахаться от экрана телевизора, где мелькали титры очередной серии эпопеи о похождениях «Сумасшедшего Макса». Не нужно было цепляться глазами за неоновую вывеску ресторана «Максим», или витрину магазина мужской одежды «Макс», чтобы вспомнить, что когда-то я считал это имя своим. Теперь я и без того ни на миг не забывал, кем когда-то был, а это уже немало!
К тому же, я все чаще обращал внимание на явственный ужас в глазах своих случайных собеседников. И, что немаловажно, получал от этого все меньше удовольствия. Скорее уж чувствовал, что чертовски устал от своих странных обязанностей. Но пока у меня не было шанса уйти в отставку: если уж занял место Доперста, которого случайно отпустил на свободу, будь любезен выгуливать по миру свору своих новых, устрашающих обличий. И не ной: бывают и менее завидные жребии. Иные вон замковыми призраками по сырым подвалам скитаются — как тебе такая перспектива?..
Мне, надо сказать, довелось немало узнать о человеческих страхах. Самое нелепое и забавное из моих открытий было связано с велосипедистами. На собственном горьком опыте я выяснил, что подавляющее большинство велосипедистов в глубине души боится сбить какого-нибудь прохожего. Ребята редко осознают свои опасения, но подкармливать их тайные страхи было частью моей работы. Так что стоило мне выйти на улицу, как на меня сразу же наезжал какой-нибудь велосипедист. Не думаю, что в ту пору хоть кто-нибудь мог причинить моему телу реальный ущерб, но регулярные столкновения с велосипедами чертовски действовали мне на нервы. Счастье еще, что подобные страхи почему-то почти не грызут автомобилистов. То есть случается такое и с ними, но довольно редко. Поэтому под автомобиль я попадал раз пять, не больше…
Приходилось мне влипать и похуже. До сих пор не могу забыть высокую светловолосую девушку из ресторанчика «Красный слон» в старом центре немецкого города Эрфурта. Сила, в единоборство с которой не стоит и вступать, увлекла меня за ней, в темноту переулка, такого узкого, что два человека не могут ходить там, взявшись за руки — только друг за другом, затылок в затылок… Мне пришлось убить белокурую незнакомку, потому что она весь вечер была одержима мыслью о том, что человек, которого она внимательно разглядывала сквозь тонкое стекло стакана, непременно пойдет следом и убьет ее в этом переулке, и кровь будет отвратительно, неопрятно выглядеть на светло-зеленом ворсе ее джемпера… Впрочем, иногда мне все же кажется, что я остался сидеть на высоком жестком стуле на втором этаже «Красного слона», а нападение ей просто приснилось. Не знаю уж, как я пролез в ее ночной кошмар, но так вполне могло быть. Во всяком случае, последняя версия нравится мне гораздо больше…
Как бы то ни было, но кровавое жертвоприношение — реальное, или мнимое — пошло мне на пользу. Именно в тот вечер, ужиная на втором этаже «Красного слона», я впервые почувствовал, что моя невероятная, но вполне бессмысленная новая жизнь подходит к концу. Я почти закончил свои записи, перечитал их и с пронзительной ясностью вспомнил Ехо и людей, которые меня там ждали. Никаких сомнений: старый добрый сэр Макс проснулся и теперь с ошалелым взором скитается по окраинам моего существа. Ему еще требовалось время, чтобы окончательно стряхнуть с себя сладкое и опасное оцепенение, но что-что, а время у нас с ним было. Мы могли легкомысленно транжирить это сокровище, как он — да нет, я! — транжирил звонкие короны, честно заработанные на службе Его Величества Гурига VIII, бесцельно слоняясь по антикварным лавкам Правого Берега. Впрочем, к отпущенному мне времени я относился еще легкомысленнее, поскольку легче всего распоряжаться тем, что тебе не принадлежит…
В один прекрасный день я снова попал в Нью-Йорк. Немного погулял по вечерним улицам Сохо, заглядывая в освещенные окна картинных галерей. Решил выпить чашечку капуччино и завернул в ближайший итальянский ресторан. Все было немного иначе в этот вечер. Что-то изменилось в моей жизни, и мне нравились эти перемены. По крайней мере, черноглазый парень за стойкой посмотрел на меня с равнодушной улыбкой: мое лицо определенно не затрагивало никаких тайных струнок в его душе.
«Что я здесь делаю? — внезапно подумал я. — Сколько можно гулять, дорогуша? Пока мама не позовет обедать — так, что ли?»
Я рассмеялся от облегчения: мой внутренний монолог здорово напоминал сумбурные размышления сэра Макса. Неужели мы снова вместе?
Тут мой табурет пошатнулся и чуть не грохнулся на пол. Я не смог сохранить равновесие и мешком
