Анмокари.
— Ну дела… — растерянно протянул я. — И что?
Я захлебнулся собственным вопросом, поскольку не знал, как его сформулировать.
— А Магистры его знают, — отмахнулся Джуффин. — А чего ты, собственно, хочешь, сэр Макс? Я не раз присутствовал при эпохальных исторических событиях. Можешь поверить моему опыту: непосредственный участник обычно не ощущает ничего, кроме растерянности и смятения. Только потом, задним числом, можно понять, что, собственно, случилось, и засесть за мемуары.
— Представляю, сколько бы вам отвалили за мемуары, — рассеянно сказал я — лишь бы поддержать беседу.
— Да, немало, — с достоинством кивнул он. — Но зарабатывать литературным трудом?! Фи, мальчик, не так еще плохи мои дела. На худой конец, я довольно способный карманник.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся я. — А где Мёнин-то?
— Пошел прогуляться по замку, — пожал плечами шеф. — Сейчас вернется… или не вернется, а снова исчезнет, еще на несколько тысячелетий. Расслабься, сэр Макс. В нашей с тобой жизни начался светлый, в сущности, период: от нас теперь ничего не зависит.
— Меня это нервирует, — признался я.
— Догадываюсь. Однако ничем помочь не могу. Не могу даже сказать, что ты напрасно дергаешься. А вдруг потом окажется, что не напрасно?
— Странный вы сегодня, Джуффин, — укоризненно сказал я. — На себя не похожи.
— Ничего удивительного, поскольку я вовсе не Джуффин, — неожиданно расхохотался мой собеседник.
Внешность его теперь менялась, да так эффектно, словно на создание этого чуда были брошены лучшие силы Голливуда. Высокий худой бритоголовый старик с профилем хищной птицы превращался в моложавого симпатичного дядьку с пушистыми, как у ребенка, волосами, выбивающимися из-под знаменитой шляпы, яркими темными глазами и чувственным ртом. Он заговорщически подмигнул мне и доверительным тоном как ни в чем не бывало начал рассказывать.
— Когда я был совсем юным принцем, я был весьма стеснительным молодым человеком. Слишком стеснительным для принца. Настолько, что порой это мешало мне выполнять некоторые обременительные светские обязанности, из которых, собственно, и состоит жизнь наследника престола. Особенно скверно получалось, когда мне приходилось принимать иноземцев и других высокопоставленных персон, с которыми я не был знаком прежде. Необходимость говорить с незнакомцем меня парализовывала: я был неспособен толком ответить на поклон; о том, чтобы поддерживать беседу, и речи не шло. И однажды наш старый дворецкий дал мне очень толковый совет. Он сказал, что если изменить свой облик, все сразу становится просто. Словно это уже не ты ведешь беседу, а кто-то другой. Чужой человек, за чьи слова и поступки ты не несешь никакой ответственности. Я попробовал и тут же убедился в его правоте: перемена облика действительно развязывает руки. Не стану утверждать, будто я по-прежнему застенчив, но с тех пор за мной водится привычка начинать первую беседу с незнакомым человеком с такого вот невинного розыгрыша.
У меня голова кругом шла, поэтому единственный вопрос, который пришел мне в голову, был прост и не имел никакого отношения к откровениям легендарного Короля.
— А где сам Джуффин?
— Джуффин? Могу ошибаться, но подозреваю, что он уже начал искать ответ на загадку, которую в глубине души почитает великой тайной. Другими словами, изучает путь, которым я пришел сюда, дабы уразуметь,
— Только тайны он и любит, по-моему, — растерянно подтвердил я.
— Ну вот. Значит, он теперь вполне счастлив, и тебе не следует о нем беспокоиться. Но разве тебя не удивляет наша встреча?
— Нет, — честно сказал я. — Всегда знал, что она случится. Порой подозревал, что очень скоро. Но я не думал, что все произойдет так буднично. Мне почему-то казалось, что при этом грянет гром, разверзнется небо или еще какая мистическая глупость случится. На худой конец, хоть Хурон из берегов должен бы выйти.
— Ну уж… — поморщился Мёнин. — Только потопа нам не хватало. Я, конечно, мог бы его устроить, но зачем? Ненавижу излишества.
— А я потерял ваш меч, — ни с того ни с сего брякнул я. — Вернее, не потерял, а отдал беглому Магистру Хонне. В обмен на жизнь Нуфлина Мони Маха, который, впрочем, все равно ехал умирать в Харумбу…
— Меч? — Мёнин непонимающе нахмурился. — Какой еще меч?
— Ну как же, — растерянно пояснил я. — Тот самый, который вонзила в меня ваша Тень, когда мы с ней…
— Оставь это, — отмахнулся Мёнин. — Если бы я был вынужден помнить все свои слова и поступки, я бы давно рехнулся. Неужели ты полагаешь, будто я интересуюсь проделками моей Тени? Ее жизнь — это ее жизнь, меня она не касается.
От этого его заявления я окончательно растерялся.
— Одно из двух, — увлеченно продолжал Мёнин, — или мне приписывают слишком много чужих подвигов и деяний, или я в совершенстве постиг науку забвения. Послушать этих ваших современных историков — так только я один и совершал великие дела. Можно подумать, ни до меня, ни после королей толковых не было, и даже колдунов мало-мальски умелых всего пара штук. Вот что значит не умереть в свой срок, по-человечески, в присутствии рыдающих от счастья наследников, а исчезнуть невесть куда! Не так уж сложно стать живой легендой, правда?.. Ох, я уже сегодня наслушался! Оказывается, древнее искусство призывать в свой сон тени живых и умерших, в котором я, признаться, не так уж преуспел, почему-то названо в мою честь. А еще более древнее искусство совершать путешествия между Мирами, преобразовав свою телесную оболочку в туманную материю, из коей сотканы призраки, почему-то считается не действием, а пространством, именуется Изнанкой Темной Стороны и тоже считается моим изобретением. С какой, интересно, стати?! Ну да, я не раз путешествовал этими тропами, было дело, но какому умнику взбрело в голову, будто я — первый?
— Интересно получается, — протянул я. — Что же, и Лабиринт ваш — тоже не ваш Лабиринт?
— Ну почему же, Лабиринт-то как раз вполне мой, — гордо признался Мёнин. — Одно время это было любимое дворцовое развлечение. Только я не создал его, а просто нашел вход. Впрочем, возможно, это одно и то же.
— А вы мне не мерещитесь, часом? — подозрительно спросил я. — Как-то все неправильно происходит. Не по-настоящему.
— Хороший вопрос, — обрадовался Мёнин. — Вообще-то, надо бы ответить: «Все всем мерещатся», но я понимаю, что философия тебя сейчас не интересует. Что ж, я мерещусь тебе, но не более, чем все остальные. Или скажем так: не больше, чем ты мне.
Все это время я чувствовал себя сбитым с толку, растерянным и каким-то отупевшим. Словно бы сила разом ушла от меня, и опыт перестал быть фундаментом, позволяющим твердо стоять на ногах, и разум снова беспомощен, как ребенок, который пытается освоиться в мире взрослых.
Мёнин, кажется, отлично понимал, в каком я состоянии, и старался вести себя дружелюбно и непринужденно. Я оценил его великодушие, но почему-то не мог ответить тем же: был напряжен, недоверчив и вообще нервничал, чем дальше, тем больше.
— Минувшей ночью ко мне заходил один господин, Мастер Совершенных Снов, — наконец сказал я. — Жаловался, что ему снятся мои сны. До сих пор не могу представить, что такое возможно!
— Да, иногда воображение тебе отказывает, — невозмутимо заметил Мёнин. — И что же?
— Как — что?! Он говорил, что в этих самых якобы моих снах ему являлись вы. Сулили скорую встречу. Теперь вижу, что не обманывали. Но зачем все эти сложности? Почему вы не могли просто взять да и присниться мне, если уж считали необходимым предупредить о визите?
— Ты, наверное, полагаешь, будто я могу ответить на этот вопрос? — рассмеялся Мёнин. — Что ж, значит, будешь разочарован. Видишь ли, сэр Макс, я обычно не ведаю, что творю, как и многие Вершители.
